— Ну, куда пойдем? — спросил Коля, соболья шапка на нем в куржаке. Глеб машет рукой, беззаботна смеется:
— А все равно… Какая разница?
— Посмотрим деревню, — предлагает Щукин. И они идут обратно, по улице. И первый, кого встречают, Епифан-конокрад. Он увидел их, узнал Глеба, заулыбался, рукой помахал:
— Глеб Фортунатыч, с приездом. К нашему шалашу милости прошу! — заговорил стихами.
— Здравствуйте, Епифан Васильевич, — ответил Глеб.
— А я гляжу, вроде ты, а вроде — и нет. Вырос, паря, сказать по правде, и не узнать. Жених. Поди, уж невеста на примете имеется?
— Нет, пока не приглядел, — отшучивается Глеб.
— Э-э, нашел заботу, да мы тут любую тебе сосватаем, только скажи, — громко хохочет Епифан, и черные цыганские глаза его плутовато сверкают. — А, Глебушка? Такую свадьбу закатим, лучших своих рысаков запрягу… — не преминул похвастаться. — Где ты еще таких-то лошадок найдешь? Давай, Глебушка… А хошь, Настьку свою выдам за тебя? — спрашивает. — Да ты не робей, паря, она у меня што надо девка, кровь с молоком. Хозяином станешь.
— Ну, Епифан Васильевич, какой из меня хозяин?
— А што? Да мы тут с тобой такие дела развернем… на всю Сибирь! Царский двор рысаками одаривать станем. И он, паря, государь наш великий, без милости нас не оставит. Заживем! Подумай-ка… — шутил вроде, а вроде и не шутил. За домом, на задах, виднелись конюшни, рядом с конюшнями высились крутые зароды сена; сено лежало и на обширных навесах, перехлестнутое поверху березовыми стяжками.
— И зачем вам столько лошадей? — спросил Щукин. Епифан с интересом его оглядел, посмеиваясь:
— Лошади-то зачем? А сено возить с лугов… Сенов-то у меня во-она сколько.
— Зачем же вам столько сена?
— А лошадей кормить, — хохочет, блестя цыганскими глазами. — А вы, позвольте знать, кто будете?
— Щукин моя фамилия. Учитель.
— А-а, — оживляется Епифан. — Ну, дак я тебе скажу, господин учитель: страсть у меня к лошадям смолоду. А главное — размах люблю. Да у нас тут, сказать по правде, настоящих-то хозяев раз-два и обчелся. Может, всего-то и есть двое: Петр Селиваныч вон по хлебу да Епифан Сухоруков по лошадям, — сказал о себе в третьем лице.
— Неужто остальные не умеют хозяйствовать?
— В том и закавыка, господин учитель, что не умеют. Иной и одну клячу содержать не может…
— Бедная, бедная Сибирь, — иронически усмехался Щукин, — и на ком же она держится, на чьих плечах?
— А на наших, на наших, господин учитель! — не замечая иронии в голосе учителя, серьезно, с некоторой даже заносчивостью говорил Епифан Сухоруков. А по селу уже неслись песни из одного края в другой, крепли, как бы сплетаясь, и уже трудно было различить, где начинается одна, а где кончается другая.
