— Динозавром лучше, — ответил жук, сплевывая песчинку. — Из них, вон, пташки небесные выводятся, а из меня — что? Я б пошел, да куды там…
— Да и мне пора, пожалуй…, — ответил Эшлиман, посочувствовав жуку, но тут же обнаружил, что идти ему, вообщем, некуды.
— Баба-то у тебя есть? — спросил поправившийся бедолага.
Эшлиман задумался. Баба-то была, женился он по нетрезвой доверчивости на честной одной женщине строгих правил. Такие, как известно, из ребра делаются и выгоняют мужа курить на балкон. Эшлиман послушно выгонялся, курил себе, пока балкон не обрушился под ним на землю.
Эшлиман пришел в себя, ощупал сломанные ребра, взглянул укоризненно на седьмой этаж, откуда рухнул балкон и твердо решил подаваться в иные веси, поскольку курить стало негде.
— Не, друг, бабы нету, — ответил Эшлиман участливому сотрапезнику. — Ребер на них не напасёсси…
— То-то смотрю, ботинки у тебя… — заметил сотрапезник.
— Беда, — согласился Эшлиман, взглянув на нечто невыразимое, служившее ему обувкой.
Сколько уж раз порывался Эшлиман выбросить свои бывшие ботинки, но каждый раз, принимаясь развязывать кромешные узлы шнурков, вспоминал Гордиев узел и хватался за меч. Да не находил, по счастью, меча этого, вот и ботинок не менял.
— А Новый год, где встречаешь? — не унимался сотрапезник.
Эшлиман промолчал, поскольку избегал разговоров о встрече Нового года, давно не понимая, какой он по счету, по какому календарю его встречать и чем он отличается от прежних лет. Кроме того, встречать Новый год приходилось под елочкой, обычно украшенной золотым дождем, что вызывало у Эшлимана кошмарные воспоминания о том, как он сам служил золотым дождем у Зевса.
— Наполеон я, — неожиданно представился сотрапезник. — А этот — Эйнштейн. Как у тебя с пассионарностью, Эшлиман?
— Да, так, пассионарит понемногу, — смущенно ответил Эшлиман.
— Молодец, Эшлиман! Раз так, пойдем Махмуда бить! — призвал воинственный сотрапезник.
После претерпений в чреве льва, Эшлиман, надо признаться, к христианству слегка охладел и к мусульманскому миру относился доброжелательно, поскольку заметил, что в иных весях мусульманские девушки обжимаются с парнями в подъездах, совсем, как наши в Раменском.
Обнаружив, что держал за пассионарность нечто иное, Эшлиман, дабы не показаться ученым мужам полным профаном, изложил им идею своего межпланетного антигравитационного двигателя, набросав его чертеж на невесть откуда взявшейся мятой салфетке, подобной той, на которой Ленин набрасывал Парвусу план мировой революции. Эшлиман же, чьи предки от этой революции не совсем уцелели, пошел другим путем.
