Ни Пауль, ни Вика не собирались соревноваться с Никитой, потому что елка не завела в них азарта, а Никите ее верхушка, шевелящаяся между одним облаком и другим, снилась две ночи и после, когда он просыпался три утра подряд вместе с отцом и по сумрачной, холодной утренней тропинке один добирался до елки и лез вверх, но так и не поднялся выше ветки с хвоей.
На четвертое утро ждал его возле реки черный человек. «Докуда добрался?» — спросил он Никиту. «Чуть выше таблички» — ответил Никита. Человек понимающе покивал. «Возьми пилу» — сказал черный человек и протянул Никите небольшую пилку, рыжую, как хвоя, но это не сильно помогло сначала, потому что древолазанье и с двумя свободными руками продвигалось не очень, а с одной пошло даже хуже — уже на уровне табурета отпуская одну ветку, на миг зависая, чтобы перехватить следующую, Никита скользнул кроссовкой, промахнулся пальцами, упал и лежал какое-то время среди иголок и черных шишек, слушал, как звенит в расслабленной ладони металлическое зубастое лезвие.
Каждый раз возвращаясь в поселок, Никита с удовольствием включался в игру Пауля и Вики. Они вытаскивали камни из реки и пытались построить крепость. Эта идея возникла у них, когда, шарахаясь по поселку и маясь от безделья, отыскали в канаве дырявую металлическую печку на ножках, это был теперь центр крепости. В печке постоянно поддерживался огонь, дым валил во все стороны, но четыре шаткие стены неплохо укрывали от ветра, шедшего то от воды, то с горы, а разогретый металл распространял вокруг тепло более уютное, чем в гостинице, потому что это было тепло, сделанное отчасти своими руками.
И все же бесполезно было прятаться все время. Когда Никита догадался уложить в рюкзак пилу и пластиковую бутылку с водой (вдруг захочется пить и по дороге, и по дороге до вершины), собрался очередным утром по-тихому уйти и вернуться, уже сидел возле крыльца Пауль и показывал горизонтально развернутый экран телефона, на котором было: «Куда? Я тоже».
Еще внизу Никита догадался перевесить рюкзак со спины на грудь. Подумав, он вынул телефон из штанов в рюкзачный кармашек. При помощи пилы он забрался гораздо выше, но выше залезть мешал страх, еще более основательный, чем раньше, хотя никаких поводов к этому вроде бы и не было вовсе — это было как забраться по канату, у которого имелись еще и выступы, за которые можно было цепляться пальцами и в которые можно было упираться ногами.
И в тот раз, когда пила не мешалась в руках, и еще раз, и еще раз, и еще Никита ходил на приступ дерева с Паулем, и Вика догадалась, где они пропадают с утра, тоже следила, запрокинув сосредоточенное лицо, как Никита лезет сначала вверх, потом вниз, и не было в том, как смотрели на Никиту друзья, никакого осуждения, кажется, они болели за него своеобразной его одержимостью, переживали это как что-то общее, не с одинаковой, впрочем, силой болели. Тогда как Пауль слал Никите стикеры с новогодними елочками и ободряющие мемы, Вика предлагала забить на елку, тем более все меньше оставалось дней вместе и можно было что-нибудь придумать напоследок другое, более безопасное и веселое, праздник какой-нибудь. «Это и есть праздник! — отвечал ей Никита. — Это летняя елка». «Это никакая не елка, елки зеленого цвета» — неизменно возражала Вика.
