— Да? А что ж в этом такого уж страшного? И почему сразу Маркелова? Почему не Достоевский, например? Или академик Павлов?
— Что — академик Павлов? — не понял Василий Иванович.
— Академик Павлов был глубоко верующим человеком!
— Академик Павлов?
— Да, представь себе.
— Это кто ж такую глупость тебе сказал?
— Ой, пап, это всем известно.
— Ну вот мне, например, неизвестно!
— Ну что я могу поделать. Печально.
— Ох ты — печально! Смотри-ка! Опечалилась она! — начинал сердиться Василий Иванович. — А по мне, так печально, что вы голову себе всякой дрянью забиваете!
— Это ты сейчас о чем?
— О чем!.. Может, ты и в церковь ходишь?
— Может, и хожу!
— Ух ты! И иконы, может, целуешь?
(Это христианское обыкновение казалось Василию Ивановичу особенно диким и пакостным!)
— Нет, лучше, конечно, мумии поклоняться!
— Какой еще мумии?
— В Мавзолее!
— Что-о?!
— То!!
— Аня, ты как с отцом разговариваешь? — попыталась остановить этот кошмар Травиата Захаровна.
— Не, Травушка, погоди! Тут у нас интересный разговор получается! Очень интересный! Тут у нас, оказывается, диссиденты объявились!
— О Господи! Ты хоть значение этого слова понимаешь?!
— Нечего тут понимать!! Академик Павлов у нее верующий!!
— Да, верующий!! Все нормальные люди верующие!!
— Слыхала, мать?! Мы с тобой, выходит, ненормальные!! Умственно отсталые!! Может, ты теперь и крест уже носишь?
Шлея, попавшая под хвост, не давала Анечке остановиться или хотя бы замедлить неудержимый галоп, и с мрачным торжеством во взоре она сунула руку за пазуху и вытащила тоненькую золотую цепочку, подаренную ей родителями на восемнадцатилетие, на которой болтался серебряный крестильный крестик.
Ну не пугайтесь так, Василий Иванович, он ее не съест, может, даже наоборот. Да и не стала она еще никакой христианкой, к величайшему моему сожалению. Просто наслушалась и начиталась, и пару раз ее свозили к отцу Александру Меню, ну и Бердяев, конечно, и, кажется, уже самиздатский Честертон, переведенный Натальей Леонидовной.
Так что Христос был для нее не Богом Живым, а неким, прости Господи, главарем антисоветского подполья и сопротивления. Каковым Он вообще-то в некотором смысле и являлся, просто потому что в качестве Пути, Истины и Жизни не мог не противостоять убогому распутству, лжи и мертвечине развитого социализма.
Так что Анечкино понимание христианства было, конечно, недостаточным, но необходимым и по сути дела верным, как бы ни возмущались ревнители древлего благочестия, всеми силами и средствами пытающиеся превратить нашего Спасителя в того самого русского бога, которого так зло описал князь Вяземский.
