В «Озорнице» — это она, приятельница мистера Случая, выпорхнула в ресторанном зале гостиницы «Юбилейная» — многое осталось от «Полета шмеля». Те же озорство, лукавство, детское неосознанное кокетство, игра, веселье, стремительность и радость. Те же — только в квадрате, в кубе, в четвертой степени. Движения остались прежними, но новая музыка вдохнула в них новый смысл, иное содержание, другой характер. Так мегафон, поднесенный к губам, превращает шепот в ревущий ураган звуков.
Бой был выдержан, «Озорница» обрела право гражданства, благо через недели полторы самый придирчивый взгляд не мог обнаружить в ней ни одной шероховатости.
Олимпийские игры в Мюнхене. Прекрасный сон, парение в нереальности, сказочная страна сбывающихся желаний…
Еще в Москве в самый канун отъезда, когда было множество встреч, напутствий, пожеланий, — порой веселых и суетливых, порой торжественных и утомительных, но всегда искренних, — все девушки с необыкновенной остротой ощутили свой долг и свою ответственность. Тогда поселились в Ольге негромкое, неистребимое волнение, какой-то сердечный трепет с налетом тревоги и ожидания. Они усиливались, росли по мере того, как падали день за днем листки отрывного календаря, который Оля Корбут возила повсюду вместе с гимнастической амуницией и школьными учебниками. Она ходила по городу, разговаривала с девочками, тренировалась, а сознание отказывалось фиксировать происходящее, события ударялись о его металлическую оболочку и отскакивали прочь, не оставляя следа. И только тема гимнастики, Олимпиады легко вспарывала болезненно-острым плугом сознание, оставляя там широкие борозды.
Кныш, испробовавший тысячу и один способ оживить ученицу, попал в точку. «Да ты со своими переживаниями проиграешь любой участнице, которая только вчера научилась забираться на бревно», — сказал он однажды. Ольга вскинула брови — шутит? Нет, серьезен. «Может, не поедем?» — продолжал он, не отводя взгляда.
Не поедем? Ольгу прорвало, такого наговорила — в другой раз не сносить бы головы: и про его деспотизм, и про мозоли на руках, и про слезы в подушку, и про интриги судей, и бог знает еще про что безо всякой привязки к существу разговора. Кныш выслушал не перебивая и сказал: «Вот так-то лучше…» И вправду стало лучше, легче, свободней. И она вновь смогла слушать и слышать, смотреть и видеть.
Кныш отправлялся в Мюнхен отдельно с тургруппой и поэтому, находясь рядом, спешил перегрузить в Ольгу свои мысли, наблюдения, опыт. Кроме знакомой тетрадки с подробнейшим планом тренировок она получила такие наставления: «Работай думая, осознанно, ни в коем случае, слышишь, ни в коем случае не механически. Что-то не станет получаться — не пугайся не паникуй, остановись, поразмысли, отыщи причину! Потом попробуй еще раз. Снова не заладится, оставь, перейди к другому снаряду. И думай, думай, Корбут. На разминках и прикидке не скромничай, включись на полную мощь: судьи — ребята ушлые, они заранее присматривают, кто чего стоит, понравься им, обязательно понравься. Еще улыбка — у тебя чудесная улыбка, Оленька, — не забудь про нее. И знай — ты отличная гимнастка, ты самая лучшая гимнастка, которую я знаю».
