По рассказам бабушки, до него не просто далеко, а дальше, чем все наши мерки. Кочевками, пожалуй, не доедешь. Сначала будет наша тайга, реки, горы, потом опять хребты, реки и леса, уж потом, через много-много кочевок, начнутся русские города. Туда надо лететь на стальных сверкающих и гудящих птицах, ехать на огнедышащих лошадях, идти пешком, и уж потом, на берегу, большого моря возникнет этот сказочный Ленинград, где раньше жили цари. Эти, цари и прочие богатеи сидели на шеях простых рабочих людей и, как Ургунчэ, целыми днями ничего не делали. Конечно, это надоело людям, прогнали они богачей. А в тех дворцах и огромных домах стали жить и учиться дети бедняков, в том числе и бывших кочевников. Вот там-то и побывал отец Амарчи…
А мать, Мэмирик, черноволосую и черноглазую Мэми, Амарча помнит. Как начинает вспоминать бабушка, ему сразу же видится вот этот зимний чум и тот, вроде бы уже такой далекий, серый морозный день.
В ту зиму пришло известие о гибели отца. Пал он смертью храбрых на русской земле. Плакала мать, лежа на шнуре, укрытая облезлым заячьим одеялом. Духи болезней съедали ее. Она постоянно кашляла и таяла на глазах. Вокруг костра сидели тетя Сынкоик, ее муж, дядя Дапамкэй, и еще какие-то незнакомые люди в добротных зипунах, расшитых разноцветным сукном, бисером и молескином[13]. Все курили длинные трубки. Амарча проснулся от плача матери.
— Сердце мое чуяло, что неладно у вас, — говорила тетя Сынкоик, — хорошо, что повернули мы на Суринду. Дапамкэй не хотел терять промысловое время, я его еле уговорила… Да и волки нас одолели, всех оленей поразогнали. Никаких Духов не стали бояться слуги Харги… — Она сплюнула рядом с костром. — Я поднимала свой бубен, да, видно, много грехов накопилось, ни один Добрый Дух не берется, помочь нам в беде. Забывают эвенки заветы предков, былую жизнь забывают, оттого и пошли всякие беды… Хэ! Тяжело на душе, словно кто острогой в сердце колет. Вот и брат мой сгинул…
Мэми застонала, закашляла и зарыдала. Из-за спины ее поднялся Амарча, испуганно глянул на мать и тоже заплакал.
— Хутэёй! — Сынкоик протянула к нему руки. — Не плачь, дитя мое. Иди ко мне. Посмотри, каких гостинцев мы тебе привезли. Помнишь меня?..
Дапамкэй подал ей турсук, и она принялась развязывать ремешки.
— На, — Сынкоик подала мальчику глухариную ножку. — Ешь… У нас и хуликтэ, и тэлик, и кучи[14] есть… А к чаю мы дадим тебе сахар. Ты любишь белый камень?
При виде еды у Амарчи высохли слезы. Перестала стонать и плакать мать.
