— Извини, но тут к тебе пришли.
— Кто? — спросила Айчи, выпутывая заколки-невидимки из волос.
— Какие-то… негородские, короче. Просятся с тобой поговорить.
— Ага, — машинально сказала Айчи. — Я сейчас.
Виммари ждала под дверью не одна. С ней вместе был Киэн с археологического. Увидев посетителей в холле, Айчи поняла, почему Виммари не решилась оставить ее одну и позвала Киэна, возвышавшегося над ними двумя как башня.
Их было трое. В темных кафтанах с запахом налево, штаны заправлены в сапоги из тисненой кожи. Пояса у всех троих были широкие, наборные, из чеканных блях. Айчи машинально коснулась своего — потемневшее от времени серебро и бирюза. Темно-рыжие волосы посетителей были заплетены в три косы — две тонкие на висках, над ушами, и одна толстая на затылке. В тонких косичках болтались бляшки и какие-то обереги.
Завидев Айчи, гости поклонились. Айчи в ответ кланяться не стала.
— Что нужно от меня тегинам народа кинчей? — спросила она.
Старший заговорил, подбирая слова на чужом языке. Сначала он пожелал благополучия, много скота и богатств, сладких жен и потомства. Потом заговорил о деле. Оказывается, в степи нет больше ни одного менчи, никто не способен рассказать полностью Великое Сказание, остались только кабранги, которые знают малые песни об Амрае, но не знают всей истории. И вот он, Еглым-акаи, один из тех, кто слышал еще настоящих менчи, узнал от внука, что в городе есть человек, который знает всё Великое Сказание, и пришел услышать его. О чудо, он увидел настоящего менчи. И он просит менчи назвать свое имя, чтобы можно было как положено пригласить его исполнить Великое Сказание в дни Гасым-дотана, который наступает раз в сто двадцать лет, когда две луны встречаются в небе со звездой Юнку.
Шаги брата и его жены Айчи услышала, еще пока степняк говорил. Он подошел и встал рядом с Киэном, опираясь на плечо Аймыке. И пока Айчи, потеряв слова от гнева, молчала, брат заговорил своим тихим, сипящим голосом на родном языке:
— Знааачит, т-ты, Еглым-тег-гин, хочешь за-зазвать мм-мою сес-тру туда, гд-де вв-ы убили наших о-отца и м-м-мать?
Ему было трудно говорить, и раз уж он произнес такую длинную речь, то был в ярости не меньше, чем она. Когда их кочевье горело, брат был ранен и наглотался едкого дыма. С тех пор половину лица у него покрывали шрамы от ожогов, правый глаз не видел совсем, и ходил он скособочившись и хромая. Да еще и говорил с трудом — едкий дым сжег ему горло, и никакие лекарства, никакие врачи в лучших городских больницах ему не помогли.
