— Я надеюсь… мне бы очень хотелось походить на нее, — ответила я.
— Уверен, что ваша матушка была очень умной и практичной женщиной.
— Вы правы.
Я все еще не вполне владела голосом. Картины минувших дней проходили перед моими глазами. Я видела маму — маленькую, изящную, с ярким румянцем, который так шел ей, но, к несчастью, был признаком смертельной болезни. В ней до последних дней было столько энергии, что, казалось, она сжигала ее изнутри. Рядом с ней мир для меня был ярче и интереснее. Она учила меня всему, что умела сама, и воспитывала, не стесняя моей свободы. У меня было самое счастливое детство, какое только можно пожелать. Иногда целые дни я пропадала на берегу — валялась на горячем песке, плавала в море или, перевернувшись на спину, качалась на волнах, иногда болтала с туристами или лодочниками, которые перевозили туристов, брали меня с собой к гротам и в путешествие вокруг острова; порой я поднималась к вилле Тиберия и долго сидела там, глядя через залив на прекрасный Неаполь, и сам воздух вокруг меня был напоен красотой, легендой и историей. Возвратившись в мастерскую, я слушала разговоры взрослых. Я вместе с папой гордилась его произведениями и вместе с мамой радовалась удачной сделке…
Как нужны они были друг другу! Временами они напоминали мне двух прекрасных бабочек, порхающих в солнечных лучах, счастливых уже тем, что живут. Казалось, чувства их были еще сильнее и острее, оттого что они знали: солнце их счастья очень скоро и навсегда закатится.
Я встретила в штыки сообщение о том, что мне предстоит учиться в Англии. Но мама настаивала, говоря, что это совершенно необходимо, что сама она не в состоянии учить меня дальше, и несмотря на то, что я знала несколько языков (дома мы говорили по-английски, с соседями — по-итальянски, а от французских и немецких туристов, часто посещавших мастерскую, я выучилась довольно бегло говорить на этих языках), настоящего образования я не получила. Меня отправили в старую мамину школу — маленькую частную школу в самом центре Суссекса[2], где управляла все та же старая директриса и, я подозреваю, мало что изменилось со времен моей матушки. Я вскоре примирилась со своей судьбой — частично потому, что нашла себе подругу, Эстер Мак-Бейн, частично оттого, что Рождество, Пасху и летние каникулы я проводила дома. Я была нормальной, здоровой и веселой девочкой, и мне было хорошо и дома, и в школе.
Потом умерла мама. С ее смертью изменился и мой мир. Я вдруг узнала, что учусь на деньги, вырученные от продажи маминых драгоценностей. Она хотела, чтобы я закончила еще и университет, но школа оказалась дороже, а за драгоценности дали меньше, чем она рассчитывала (если мои родители и были в чем-то схожи, так это в том, что оба были неисправимые оптимисты). После маминой смерти я проучилась еще два года. В это время большим утешением для меня была дружба с Эстер. Сама сирота, воспитанная в доме тетушки, она как никто понимала мое горе. Летние каникулы она провела у нас и очень помогла нам, занимаясь с посетителями в мастерской. Мы с папой пригласили ее приезжать каждое лето. Мы вместе закончили школу, и Эстер приехала к нам погостить. Вместе мы мечтали о будущем, о том, что сделаем в жизни. Эстер думала серьезно заняться живописью. Я же полагала, что мой долг — заботиться о папе и постараться занять место моей матушки. Правда, я боялась, что не справлюсь.
