– Много нас, таких? – спросил я.
– Хороший вопрос, – кивнула Катя, – правильный. Вас крайне мало. В столетие удается обнаружить одного – двух видящих. В двадцатом веке видящих было трое. Поэтому артефактов было найдено больше, чем за предыдущую тысячу лет, отсюда такой скачок в технологиях.
– А сколько нас сейчас? – спросил я.
– Ты единственный, – вздохнула Катя, – до этого один видящий был в распоряжении Пентагона, он умер в девяносто девятом. И один у ФСО России. Его удалось убить одной из зарубежных спецслужб в две тысячи восьмом. Но это был очень продуктивный видящий – он обнаружил столько артефактов, что России хватит еще на пару десятилетий, чтобы демонстрировать прорывы в самых неожиданных областях, вроде гиперзвукового оружия. Кстати, мы считаем, что их первой реакцией была попытка тебя убить именно из-за этого. Чтобы не рисковать сложившимся балансом.
– Постой, но… – я хотел спросить что-то про защиту тюрвинга, но меня отвлек нарастающий гул.
Я повернулся в ту сторону, и увидел, как прямо на нас, очень низко, почти чиркая брюхом о верхушки многоэтажек несется огромный самолет.
Самое страшное в такие мгновения – это ощущение безысходности. Когда отчетливо понимаешь: что бы ты ни делал, куда бы ни бежал – конец предрешен. Странное дело, самолет, конечно же, летел довольно быстро, но из-за его размеров движение воспринималось как в замедленной съемке. Он был слишком огромен, чтобы можно было рассчитывать на спасение.
И все же мы попытались. Катя сориентировалась мгновенно: дернула меня за руку, и со всей силы рванула к озерцу на дне бывшего карьера. До него было всего лишь каких-то сто метров. Мировой рекорд на этой дистанции – чуть меньше десяти секунд. И это на идеальном профессиональном покрытии, в лучших кроссовках. А не в обычной обуви, и на рыхлом песке.
Самолет летел прямиком в тот склон карьера, где мы только что обнаружили «объект». До столкновения оставалось секунд пять. Не больше.
Когда огромная туша лайнера проплыла над нами, оглушив шумом двигателей, я догнал Катю, схватил ее, и повалил на землю. Полностью подмял ее под себя, и даже успел немного закидать песком. Она что-то возмущенно кричала, но мне было плевать. Так у нее оставался хоть какой-то шанс выжить. Все зависело от того, насколько полны баки самолета. Взрыв после столкновения, и разлет обломков – это еще пол беды. Самое страшное – это разлившееся горючее. Оно не сгорит мгновенно, а прольется на нас огненным дождем. Получается, моя спина – это хоть какое-то укрытие. В учебке у нас был короткий курс, что делать в случае критических неисправностей летной техники. По-простому говоря, как правильно вести себя в авиакатастрофах. Я так наделялся, что в жизни не придется применять эти знания.
