– Вчера немцы прощупывали наши рубежи, а сегодня, наверное, навалятся всей силой. Так что держитесь.
Мы закурили.
– Когда на берегу появились танки с пехотой, – услышал я голос командира роты, – вы открыли по ним огонь. Это хорошо. Но вы забыли о вражеских пулеметчиках. Они, мол, в атаку не ходят и поэтому не опасны… Нет, это неверно. Вот мы с вами в атаку не ходили, а враг побежал от наших пулеметов. И еще, – добавил Круглов, – мы не умеем укрываться. Командир взвода Веселов во время бомбежки не увел своевременно людей в укрытие. И что же? Сам погиб и товарищей подставил под огонь. Неразумное лихачество равно самому тяжкому преступлению. Умереть на фронте штука простая, а жить-то всем хочется.
Не успели мы позавтракать, немцы начали артиллерийскую подготовку: снова над нашей траншеей забушевал огонь. Как только ослабел огненный шквал, послышалась команда командира роты:
– По местам!
Блиндаж быстро опустел. Низко пригибаясь, мы с Сидоровым пробирались к своему снайперскому окопу. В укрытии мы отряхнулись от песка и засели у амбразур.
– Ты выслеживай пулеметчиков, – сказал Сидоров, – а я займусь офицерами. – И он припал глазом к окуляру прицела. Прозвучал выстрел. Владимир взглянул на меня: – Один подлец кончил жить! – И продолжал стрелять.
Мне не пришлось долго искать пулеметчиков: по полю к реке ползли немцы, и их было столько, что казалось, сама земля движется. К опушке березовой рощи пять гитлеровцев подтащили станковый пулемет. Я успел пристрелить двоих, – остальные бросили пулемет и укрылись в кустарнике.
Поле боя окуталось облаками дыма, с каждой минутой становилось все труднее высматривать врага. Возле Сидорова выросла груда стреляных гильз. Скоро моя винтовка так накалилась, что к казеннику нельзя было притронуться. Тогда я взял трофейный ручной пулемет и сполз в траншею. Недалеко от меня из двуногого «дегтярева» вел огонь красноармеец Дроздов. Казалось, что он сильными руками держит не пулемет, а легкую трость. На продолговатом грубом лице, опаленном дымом, видны были только зоркие глаза да крепкие желтоватые зубы. Дроздов стрелял не торопясь, короткими очередями. Заметив меня, он крикнул:
– Давай! Давай, снайпер! Бей их, гадов! Не пустим их на наш берег!
Когда я перезаряжал пулемет, что-то ударило меня по голове, да так сильно, что я, вцепившись обеими руками в кромку траншеи, еле устоял на ногах. В глазах замелькали золотистые круги, а уши словно крепко-накрепко заткнули пробками. Кругом стало удивительно тихо. Когда я протер глаза и осмотрелся, Дроздов лежал на дне траншеи, раскинув руки. На лице нет и тени мучительной предсмертной гримасы, густые черные волосы рассыпались по бледному лбу. Глаза чуть-чуть прищурены, будто еще прицеливаются для очередного выстрела. Дроздов умер, не снимая пальца со спусковой скобы пулемета…
