А на Невском у Гостиного двора и на Садовой напротив Апраксина двора снова гремели выстрелы. И опять никто не мог понять, кто в кого стреляет. В толпе рабочих, солдат и матросов почему-то царила уверенность: враги раскидали пулемётные гнёзда и снайперов по чердакам домов. Нервы не выдерживали. Возможно, кто-то из офицеров или юнкеров в самом деле начал палить по демонстрантам. В ответ рабочие и солдаты при активном участии импульсивного Багдатьева подвергли шквальному обстрелу дом товарищества «Проводник» на Садовой. Стреляли и на углу Невского. Точное количество жертв так и не было установлено.
В суматошных перестрелках и стихийных митингах прошло полдня. К шести часам Таврический дворец снова был осаждён возбуждёнными до крайности матросами. Как вспоминал потом Ярчук, «все были настолько возбуждены, что, я думал, пойдут на штурм». В самом деле, распахнув и едва не сломав ворота, чёрные бушлаты заполонили пространство перед дворцом, часть из них рванулась внутрь здания. Где-то в вестибюле матросам попался министр земледелия Временного правительства правоэсеровский лидер Виктор Чернов. Его схватили и поволокли на улицу. Кто-то якобы слышал, как матросы кричали: «Вот один из тех, кто стрелял в народ!». Причём тут мог быть министр земледелия — непонятно. Возможно, Чернова приняли за ненавистного Переверзева. Толпе было всё равно, кого бить.
Через полтора месяца в своих показаниях Следственной комиссии Временного правительства Чернов утверждал, что он сам вышел к матросам, дабы «удержать их отчего-либо непоправимого», потом на ступенях под колоннами выступил с речью, в которой осветил историю кризиса власти, попросил матросов не волноваться, разойтись и «спокойно ждать той оценки положения, которую вынесет Совет». Сомневаемся. Взбудораженная толпа не услышала бы маленького Виктора, даже если бы захотела. «Голос единицы тоньше писка». Сам потерпевший далее признаёт, что его схватили за руки и куда-то собрались вести; два члена ВЦИК, большевики Рязанов и Стеклов, пытались прийти ему на помощь, но были грубо обруганы и получили «ряд увесистых пинков». «Селянского министра» уже затолкали в автомобиль (везти? куда? до ближайшей подворотни — на расстрел?), когда выбежавший из дворца Троцкий остановил кронштадтцев митинговой речью. Именно там и тогда прозвучали слова, приклеенные впоследствии советской пропагандой к разгульной балтийской матросне: «Краса и гордость революции». Польщённые кронштадтцы выпустили Чернова. Правда, сам Троцкий в показаниях Следственной комиссии заявлял, что арест Чернова был произведён «десятком субъектов полууголовного, провокаторского типа». Этой оценки матросы так никогда и не узнали.
