Бросились искать начальника ДПЗ, но он ещё с утра успел скрыться… Уголовники тотчас же бросились в цейхгауз к несгораемому ящику; начался грабёж. Сводили счёты с надзирателями, некоторых побили. А ночью были подожжены архив, канцелярия цейхгауза, прогулочный двор. Рядом пылал другой костёр: горел окружной суд и судебная палата. Почти четыре дня зарево освещало улицы столицы».
Знаменитый адвокат Н. П. Карабчевский, живший неподалёку от окружного суда, на Знаменской (ныне улица Восстания), в своих воспоминаниях добавляет: «Сжигались судебный и прокурорский архивы. С опасностью для жизни бывшие в здании суда адвокаты спасали ценные портреты наших старейшин, украшавшие комнату совета присяжных поверенных». Эти куски материи, покрытые красками, казались им ценными; судебные дела и картотеки, заключающие в себе информацию о преступном мире огромного Петербургского судебного округа, не спасал никто. Можно представить, с каким песенным чувством смотрели ошарашенные свободой преступники на дым и пламень, в котором бесследно исчезали следы их злодеяний.
На каждом углу — Бастилия
«Власти, войско, полиция, — продолжает Карабчевский, — всё, что призвано охранять существующий порядок, сдало страшно быстро». Другой очевидец и участник событий, либерал, депутат Государственной думы князь С. П. Мансырев, показывает на примере, как именно «сдало». «В вестибюле дворца (Таврического, где помещался балаган революционной власти, Временный комитет думы. — А. И.-Г.) уже часов в 10 вечера появился какой-то седовласый тип, на костылях, одетый в мундир поручика; он с помощью нескольких солдат привёл человек 30 обезоруженных, но в форме жандармских и полицейских чиновников… Ни один вопрос: за что, при каких обстоятельствах были схвачены злополучные, задан не был; куда вести их — тоже никто не знал. Но толпа поняла по-своему: набросилась на приведённых и стала их неистово избивать кулаками и прикладами, так, что некоторые из “врагов народа” здесь же повалились замертво, а других вытолкали за дверь и куда-то действительно повели — судьба их осталась неизвестной». По всему городу с людьми в жандармских и полицейских мундирах происходило одно и то же: их избивали и убивали; городовых топили в прорубях. За что городовых-то? Логически объяснить невозможно: какой-то яростный выплеск преступного инстинкта, бессмысленной ненависти к живому символу правопорядка.
И вот интересно: полицейские почти нигде не оказывали сопротивления; как надзиратели «допра», они бежали, пытались скрыться чёрными ходами, срывая погоны и бросая оружие. Лишь в двух местах случилось обратное. На чердаке дома по Невскому проспекту, напротив Троицкой улицы (ныне улица Рубинштейна; по причуде истории именно с этого чердака через 80 лет произвёл свои снайперские выстрелы убийца вице-губернатора Михаила Маневича), группа городовых, забаррикадировавшись, отстреливалась от наседавшей вооружённой толпы. На Шпалерной, в доме, расположенном прямо напротив Таврического дворца, где, захлёстываемая волнами беспорядочно набегающих, взбудораженных толп, барахталась безвластная власть, 14 полицейских засели на верхнем этаже, пытались вести огонь из двух пулемётов. Их схватили, сволокли вниз и тут же в переулке расстреляли.
