— В шестьдесят шестом году? — переспрашиваю я. — И надежды никакой.
Мы даже предположить не могли тогда, что «Дети Арбата» пролежат у Толи в столе двадцать лет. Это же целая вечность! Много неприятностей будет связано с романом, но до этого еще очень далеко. Пока же мы радуемся, что увидели друг друга.
Попутно он вспоминает, как Симонов снял ему название «Одинокая женщина» и заменил на «Екатерину Воронину». «„Одинокая женщина“, — сказал Симонов, — звучит слишком двусмысленно».
Смеется: «У одного — „легкомысленно“, у другого — „двусмысленно“»… Притягивает меня к себе, и мы в обнимку идем по бульвару вдоль реки Яузы.
Через несколько дней звоню в Переделкино.
— Здравствуй, — говорю, — гениальный писатель Рыбаков.
Может, и преувеличила немного, но эту вещь, прочитанную в семьдесят первом году, иначе оценить было нельзя.
Уже живя с Рыбаковым вместе, я знала его привычку: кладет перед собой чистый лист бумаги и конспективно записывает интересный ему разговор.
— Ну, а как тебе Саша? А Варя? А Сталин удался, как тебе кажется? Липкин говорит, следующие поколения будут знать Сталина таким, каким я его написал.
— Он абсолютно прав, и вообще все замечательно. Софья Александровна прекрасна во всех сценах. Просто сердце сжимается, когда читаешь. И знаешь, что еще очень хорошо, — это сбой ритма в конце, когда старушка говорит: «Плачут девки по солдатикам». Все идет в одном ритме — и вдруг сбой.
Возможно, этот наш разговор он тоже записал, включив туда мою фразу: «Приходи в шесть к Телевизионному театру».
Приходит, но предупреждает: «Завтра меня не жди — у меня встреча с Булатом, у него какие-то неприятности по партийной линии, надо решить, как поступить. А послезавтра опять приеду к шести».
Я уже многое знаю про Рыбакова, главное — очень уважаем. Был членом секретариата Союза писателей. Руководил несколько лет приемной комиссией, это мне рассказывает Лена Николаевская, она тоже была в той комиссии, как и Трифонов, и Слуцкий. Всех реабилитированных, прошедших через сталинские лагеря, принимали вне очереди, как, например, Льва Разгона. Это Толя установил такой порядок, и все его поддержали. Но когда Рыбаков отказался подписывать письмо против исключения Солженицына из Союза писателей (а он не член партии, с ним ничего нельзя сделать, нельзя заставить, ссылаясь на партийную дисциплину), его тут же вывели из секретариата и сняли с поста председателя приемной комиссии. «Вот тогда и напринимали в Союз писателей тех, — говорит Лена, — кого Толя даже близко не подпускал». Мне все это интересно.
