Детство свое вспоминаю отрывками — одна картина всплывает в памяти, вторая, третья. Мы уже переехали из Большого Кисловского переулка в Дом правительства. Мне около двух лет. Юрий Трифонов, живший в соседнем подъезде, назвал этот дом в одной из своих книг «Домом на набережной». Название это так к нему прилепилось, что никто его теперь иначе и не называет.
Мой отец — первый заместитель Микояна, тогдашнего наркома пищевой промышленности. Хотя по образованию он психиатр. Мама не работает. Познакомились родители в Париже, в Сорбонне, на медицинском факультете. Оба — из зажиточных семей. Мой дедушка по отцу был в Баку управляющим нефтяным прииском, Татьяной меня назвали в честь бабушки. Мамин же отец был купцом второй гильдии и владел магазином тканей в Витебске. Мама ушла из университета, окончив третий курс: родился ребенок, умер в младенчестве, и мама уехала в Россию. А отец окончил Сорбонну с отличием, его оставляли при университете, но тут началась Первая мировая война. Франция — союзница России, его мобилизовали, и после фронта он вернулся в Баку. Встретил там Микояна, были ли они знакомы раньше — не знаю, но встреча эта оказалась для отца роковой, отец увлекся коммунистическими идеями и, не проработав ни одного дня врачом, ушел в революцию. Его расстреляли в феврале 1938 года как «врага народа», предъявив ему пять пунктов 58-й статьи.
Как отец снова соединился с мамой, тоже не знаю, почему-то в моем детстве, да и потом мы никогда об этом не говорили. Скорее всего, она приехала к нему в Баку, после того как он вернулся с фронта. Если родители ссорились, то сразу переходили на французский — мы, дети, учили немецкий. Еще у меня были два брата, старше меня на шесть и семь лет. Старший — Юра, он появится в рыбаковском «Страхе», был моим родным братом, второй же — Алеша — двоюродным, его мать работала за границей, изредка появлялась в Москве, и он постоянно жил у нас. Его историю мы с Рыбаковым тоже включили в «Страх». Оба погибли в войну: Алеша — в сорок первом, Юра — в сорок втором.
Я их очень любила, но старалась особенно на глаза им не попадаться: разница в возрасте большая, в игры свои они меня не принимали — или зацеловывали: «Ах, маленькая Таненька, попалась в наши руки», и я не могла вырваться от них, или, еще хуже, дразнили меня Пенцухой. На мое несчастье, в газете появился портрет китаянки Пенцухи — чем-то отличившейся пионерки, увидев эту фотографию, кто-то из них закричал: «Да это ж просто наша Танька!», на чем я и пропала. В Москве тогда было много китайцев, они ходили по улицам и продавали пищалки «уйди-уйди» и бумажные мячики на резинке. А где-то неподалеку была китайская прачечная, я помню о ней разговоры.
