Счастливая ты, Таня! | страница 16
Надо сказать, мой бывший жених не сделал ни одной попытки снова встретиться со мной — так пугала его мысль о потере карьеры. Через общих знакомых я узнала, что крупный ученый из него тем не менее не получился. Женился он на девушке из Баку, работал в Индии, родили они двух детей, а вернувшись в Москву, разошлись, поделив детей. Я не злорадствую, хотя рана эта у меня долго не заживала: год, а может, и полтора иногда она вдруг снова начинала кровоточить, и потому продолжавшееся кружение вокруг меня было мне глубоко безразлично. И мои сотрудники успокоились: «Крепкая девочка».
Шел уже 48-й год. Год разгрома «безродных космополитов», я была на том зловещем собрании, как и была на собрании в 1957 году, когда громили Дудинцева за «Не хлебом единым» и в его защиту выступал Паустовский. То ли это была ранняя весна, то ли осень. Окна в Большом зале Дома литераторов были открыты, и на деревьях висела молодежь — книга Дудинцева пронзила тогда общество. Зал был переполнен и в том, и в другом случае.
Я не помню — было ли это до собрания с разгромом «безродных космополитов» или чуть позже, когда появился в Доме литераторов новый человек — некто Рыбаков.
Стол, за которым я сидела в том особняке, был недалеко от парадной широкой лестницы, и уже на пятой ступеньке мне был виден в полный рост поднимающийся по ней человек. Вижу — новая фигура. Поднялся, представился: «Рыбаков, автор „Кортика“». «Кортик» пользовался тогда и пользуется до сих пор большим успехом. Но к тому времени я вышла из возраста, когда читают книги для детей, я читала Марселя Пруста, к примеру. Однако подаренный «Кортик» с какой-то остроумной надписью прочитала. И подумала: «Талантливая книга».
И автор располагал к себе: хорошие манеры, уверенный голос, броская внешность. По-настоящему красивым, как мне кажется, стал он позже, лет с шестидесяти, когда резче прорезались продольные морщины на щеках и лицо стало более мудрым и волевым. Сравните Жана Габена молодым и старым. Старый побеждал. Бывают такие парадоксы. Тем более в молодые годы Рыбакова любили фотографировать за пишущей машинкой: «Писатель за работой». Этакая сладость текла с газетных полос.
Рыбаков часто появлялся в Доме литераторов — после всех мытарств, войны, добровольного заточения в Кузьминках, когда писался «Кортик», эта новая жизнь захватила его полностью. Обедал в ресторане, сидел в компаниях, участвовал в дискуссиях, заходил на собрания. Но каждый раз на пятой ступеньке он с улыбкой специально замедлял шаг, чтобы я его заметила. Начиналась игра. Говоря современным языком, я видела: «Он положил на меня глаз».