Юность | страница 8

. Отец и херре Крог считают, что нацисты сами устроили поджог, и если у меня вообще есть какое-то мнение, то я тоже так считаю. Но больше всего я напугана. Напугана тем, что морской вал из огромного мирового океана может полностью опрокинуть мою маленькую хрупкую лодку. Мне больше не нравится читать газеты, но и не получается полностью этого избежать. Отец показывает мрачные сатирические карикатуры Антона Хансена в «Социалдемократен», и от них становится еще страшнее. На одной из них старый еврей с большим знаком на спине в окружении смеющихся эсэсовцев. На знаке написано: «Ich bin Jude, aber ich will mich nicht über die Nazis beschweren»[6]. Мне приходится объяснять отцу, что это значит. Херре Крог подписан на «Политикен». Он показывает рисунок ван дер Люббе и текст под ним:

Ну что же, произносит он, теперь немецкая интеллигенция узнает, где раки зимуют. Я спрашиваю его, что такое немецкая интеллигенция, и он мне растолковывает. Кроме всего прочего, это художники. Поэт — тоже художник, и херре Крог как-то сказал, что однажды я стану поэтом. Хозяйки читают «Берлинске Тиденде» — в ней, по их мнению, пишут всю правду о Гитлере, который, наверное, спасет Европу и сотворит своего рода рай для нас всех. Больше, чем когда-либо, мне хочется сбежать из душной, грязной кухни пансионата и от людей, с которыми я провожу там каждый день. Возвращаясь оттуда, я всегда застаю отца спящим, и через несколько часов он уходит в мастерскую. Однажды вечером, когда он просыпается, я спрашиваю, можно ли мне начать подыскивать другое место. Я объясняю, что ненавижу мыть, наводить порядок и делать любую домашнюю работу. Мне бы хотелось работать в офисе и научиться печатать на машинке. Не сейчас, отвечает он. Сначала тебе надо научиться следить за домом и готовить еду для своего мужчины, когда тот приходит домой с работы. Это само собой получится, когда в том будет нужда, выручает меня мама. И добавляет: ты так рассуждаешь, словно она собирается замуж завтра. Ей всего пятнадцать лет. Отец крепко сжимает губы и хмурится: кто здесь решает? — спрашивает он. Мама замолкает и дуется, и в воздухе гостиной ощущается напряжение. Стоит отцу уйти — мама откладывает вязание и улыбается: мы ему внушим, что один из постояльцев пансионата стал к тебе приставать. Тогда сможешь подыскать себе что-нибудь другое. Да, говорю я с облегчением, удивляясь, что эта идея не приходила мне в голову. Несколько дней спустя отец встречает меня с работы, сидя на диване. Ну, говорит он, мать рассказала о случившемся. В твоем возрасте нужно быть поаккуратней. Не надо больше туда ходить. Мать заберет зарплату, а ты ищи новое место. После этого некоторое время я сижу дома. Мы покупаем «Берлинске Тиденде», и я отзываюсь на множество объявлений с предложениями о работе в офисе, но ответов не получаю. Кроме того, я брожу по Вестербро и пытаю удачи по объявлениям, по которым нужно явиться лично. В просторных и светлых офисах я разговариваю с джентльменами — всех интересует должность моего отца. Услышав ответ, они полагают, что мне придется жить только на одну свою зарплату, а на это никак нельзя рассчитывать. В конце концов удача мне всё же улыбается: я нахожу место, где директора всего лишь волнует, состою ли я в профсоюзе. Узнав, что не состою, он берет меня на сорок крон в месяц. Это фирма на Вальдемарсгаде, которая занимается чем-то вроде ухода за больными, а я буду помощницей на складе. Штрейкбрехерская фирма, считает отец, когда слышит о профсоюзе, но всё равно соглашается, так как даже молодой девушке нелегко найти работу.