— Нету тела — нету дела, — услышит Евгения Ивановна Косько, придя оформлять пенсию по утере кормильца.
— Видите, что написано: пропал без вести ваш младший лейтенант! И тут написано не пенсия, а ходатайство, а мы разберемся — положено — не положено. Где официально подтвержденные данные о гибели?
— Он видел сон. Много раз, в сорок первом — как в машину попадает снаряд. Понимаете? Он знал, как умрет! Товарищи подтвердили, что так он и погиб. Они написали, что видели. Я сейчас покажу, — Женька полезла в сумочку и вытащила сложенные листочки. — Я вдова, у меня двое детей.
— Подождите! Читайте вот тут — здесь написано: погиб при взрыве? Нет? Значит, и пенсия не положена. А вдруг он дезертир и бежал? Да, кстати, — офицер порылся в столе, — как там ваша фамилия? Беззуб, говорите?
Он заглянул и прихлопнул папку, сменив тон со скорбно-канцелярского на привычный хозяйский:
— Пенсию хочешь, вдова героя? А сама-то где была? Под кем горевала в оккупации? Под немцами или под румынами? На врага работала, с врагом под одной крышей жила, а теперь за пенсией пришла? Кого из кормильцев потеряла, а?
Женя выпрямилась на стуле.
— Сука, — отчетливо и громко сказала она, глядя прямо в переносицу военкому. — Су-ка штабная.
— Что?! — приподнялся оскорбленный офицер.
Женя смачно, по-босячьи харкнула точно ему на сапог. Она была меткой во всем.
Тот побледнел и отшатнулся.
— Вот-вот, — улыбнулась Женя, — от всей души. И тебе того же. Надеюсь, я достаточно здесь надышала, чтоб ты тоже зацепил.
Плевок был ярко-алым кровяным сгустком.
Женя повернулась и, цокая каблуками по коридору, вышла из здания.
К врачам она не ходила. Ну похаркала да перестала, вон, лукового сока попила и полегче стало, а узнают на работе, решат, что чахоточная, и точно выпрут, и тогда гарантированно загнешься. Вместе с детьми.
