— Третью роту тоже? — переспросил Рене.
— По-вашему, их хоронить не нужно?
— Нет, нужно, конечно, нужно, но я думал, что это могут сделать саперы, — говорит капитан.
«Нет, это сделаешь ты».
— У саперов есть дела, на них могут напасть, возьмете телеги, соберете павших и похороните их рядом с лагерем, у дороги.
— Как прикажете, — Рене поклонился.
Когда он вышел, Волков вдруг почувствовал, как он устал за последние дни. Лечь, лечь и позабыть про все дела, больше ему сейчас ничего не хотелось. Он позвал Фейлинга и денщика.
— Курт, Гюнтер, помогите мне снять доспех.
— Конечно, кавалер, — отвечал ему молодой человек.
Пока они снимали с него латы, он почти засыпал, но даже сейчас он думал про себя:
«Все непонятно, непонятно… Хорошо, что я послал за Агнес».
Встал глубоко за полдень, уже когда солнце к вечеру покатилось. Повара к тому времени уже приготовили ему отличную похлебку из хорошо вываренной курицы, жареного лука и клецок, все это с кореньями, травами и вареными вкрутую яйцами. Клецки — жратва мужицкая, но ему очень понравилась похлебка. Пока Гюнтер раскладывал на ковре чистую одежду и приносил горячую воду, он съел две полных чашки со свежим солдатским хлебом, запивая все это хорошим пивом, после которого стакан лип к рукам. Выспался, поел, помылся, надел чистую одежду. Хорошо должно стать, но как увидел в руках Фейлинга правый наплечник, так сразу помрачнел. Эта часть доспеха сзади была смята, вывернута. Тончайший узор вмят, затерт сильным ударом.
— А что со шлемом? — сказал он оруженосцу, жестом прося того подать его.
Шлем был не лучше наплечника, левая сторона вся избита, крепление забрала слева держится каким-то чудом. Он и вспомнить не мог, когда его так колотили, конечно, то было на берегу, но… Горжет помят, правое «плечо» помято, правый наколенник тоже искривлен, даже пробит в одном месте, кираса на груди, там, где как раз самый красивый узор, истыкана вся, словно с ней забавлялись, нанося по узору удары чем-то острым.
А на ваффенрок и смотреть нельзя. Его дорогой шелковый ваффенрок был бурого цвета от грязи и засохшей, заскорузлой крови. Ни единого белого или голубого пятна, сплошь бурый с черным. В руке такой и держать неприятно.
— Что ж ты мне его не постирал? — с досадой спрашивает он у денщика.
— Вы же мне сказали, что доспех — дело оруженосца, — отвечал тот растерянно, — я думал, это тоже его дело.
— Постирай, если, конечно, получится, — говорит кавалер, кидая некогда прекрасную вещь Гюнтеру.
