Ядра и картечь ложатся как надо. Накрывают мужиков.
— Еще! — кричит Волков.
Результат отличный, но ему мало… Мало.
— Заряжай так же, — командует Пруфф.
И артиллеристы принимаются за свою нелегкую работу. Но…
Через шлем и подшлемник кавалер слышит далекие трубы. Это не его, это у мужиков… Они играют сигнал «отходим».
«Отходим, отходим, отходим!» — несется над дорогой.
И первыми приказ выполняют стрелки и арбалетчики. Они, пока пехота пытается построиться в колонну, дружно поворачивают и уходят шагом быстрым. Кому охота попасть под картечь или пули? Уходят на восток, туда, откуда пришли.
Да, колонна разворачивается, а из лагеря выбегают мушкетеры и аркебузиры. Сначала Волков не понял, для чего, а потом додумался. Мушкеты и аркебузы заряженными оставлять нельзя, вот Вилли и вывел стрелков разрядить оружие вслед уходящему врагу. Дым заволок всю округу, а полковник смотрел на тот берег. Там враг убирался прочь, унося с собой раненых и убитых.
— Ну, что ж, — произнес капитан Пруфф, не скрывая своего удовольствия, — дело, можно сказать, сделано. У врага пять-шесть десятков убитых и раненых. Надеюсь, мы поквитались за вчерашнее.
— Нет! — неожиданно резко и для капитана, и для Максимилиана, и для Фейлинга отвечал Волков. Пруфф, как всегда, поджимал губы, Фейлинг смотрел на него с опаской. — Не поквитались, и десятой доли мы им не отплатили, даже за Увальня хамы еще не рассчитались. — И, видя удивленное и обиженное лицо Пруффа, уже смягчаясь, добавил. — Вы были на высоте, капитан, ваши люди стреляли отлично, победа по праву принадлежит вам и ротмистру Вилли. Всем вашим людям по талеру награды. А вам, господин капитан, гульден премии.
Пруфф, который, кажется, хотел уже, по обыкновению своему, что-то обиженно отвечать полковнику на его жесткий тон, теперь оттаял и крикнул:
— Артиллеристы, за хорошую стрельбу полковник жалует вам по талеру!
— Слышали, ребята? — кричит фейерверкер. — Полковник жалует каждому по талеру!
Артиллеристы радуются, а кавалер уже спускается с насыпи вниз.
Еще недавно, часа не прошло, в лагере царила суматоха, похожая на панику, а теперь радость в лицах людей. Они радуются, отбились, не пролив ни одной капли своей крови, хотя собиралась уже умирать. Враг даже не дошел до них.
— Славное дело, господин полковник, — кричит ему один сержант из старых людей Брюнхвальда, — умыли хамов!
Волков кивает ему.
«Умыли».
Люди радуются, но никто, никто из них не вспоминает вчерашнюю ночь, когда они ненавидели его до зубовного скрежета только потому, что он не побежал назад, рискуя обозом, а приказал строить лагерь. Интересно, сколько человек вчера ночью хотело его ударить копьем в спину или со всего размаха врезать ему по шлему алебардой? Может даже, каждый второй. А теперь, вон, радуются… Радуются… Полторы тысячи человек, солдат, кашеваров, саперов, возниц в лагере, и ни один даже капли крови не пролил. Враг пришел, понюхал частокол и ушел, обливаясь кровью. И это не только потому, что он приказал ставить тут укрепление, а еще и потому, что тащил сюда свои пушки черт знает откуда вместо того, чтобы нанять кавалерию. Потому что он делал мушкеты за свой счет, потому что не жалел денег на страшно дорогой новый порох, давая возможность и стрелкам, и артиллеристам получать навыки стрельбы.
