Оказывается, он всего несколько дней как вернулся из Парижа. Что нового? Разумеется, ретроспективная выставка Макса Эрнста в Гран-Пале.
— Когда я смотрел ваши картины, все время думал об Эрнсте. О, этот художник так умело и с такой невероятной изобретательностью вносит в картины коллаж! Это живописные пятна, а не сухие геометрические чертежи, как у кубистов. Но я думал и о другом: почему бы вам не перейти к фроттажу? Я уже сейчас вижу, как превосходно он зазвучал бы у вас…
Хозяйка слушала не дыша:
— Нет, вы, конечно, уже слышали, что в последнее время я очень серьезно работаю именно в области фроттажа…
— Клянусь, я просто почувствовал, что это — ваша область…
В эти дни в печати появилось несколько статей о выставке Макса Эрнста в Париже. Я их читал и видел похвалы Максу Эрнсту за то, что он стремится автоматизировать творческий процесс путем метода, называемого «фроттаж». Он ставит перед собой кусок дерева, сверху кладет лист бумаги и начинает натирать его графитом. Получаются невероятные, фантастические изображения, каких не дает ни один другой метод. Похоже на схему нервной системы человека и вообще на пособие по анатомии.
В одной из статей журнал по вопросам искусства, который я регулярно читал, поместил фотографию его произведения «Ангел болота». Один только ангел и его небесные повелители знают, что именно подсунул Эрнст под промасленный лист и чем руководствовался, разбрасывая пятна цвета по выпуклостям модели. Верно, там были ангелы, были и болота. Пожалуй, получилось даже недурно, но у меня эта работа восхищения не вызвала. По крайней мере такого, как у господина профессора.
— Поймите, — продолжал он, — меня волнует, когда реальность и видение предстают передо мной в смешении, в беспорядке, — так, как оно и есть в каждом из нас. Я люблю Эрнста, мне кажется, его картины написаны по мистическим рассказам средневековья и авантюрным подвигам современного гангстера. В них и восторг, и глупость, и патетика, и юмор. Да, это — паяц, который смеется над миром и самим собой.
И он в самом деле принялся хохотать.
Однако вряд ли он смеялся над самим собой, потому что явно был страшно доволен собственным красноречием.
Художница с робостью просматривала рисунки, собранные в папку, иные доставала, располагая их на столе. Там были человеческие фигурки, разбросанные, как белые пятнышки по мухомору, гигантские кристаллы, на которых восседали огромные пауки, охватив их своими лапами, человеческие глаза, на которые накатывается лава некой космической катастрофы. Это могло бы быть миром безумца, но я видел, что все здесь надуманно, скомпоновано из мертвых структур и схем нервных узлов — некий искусственный апокалипсис.
