— Когда стемнеет, — наказывал Хуан Луис, — и некого будет бояться, тебе надо пойти домой, рассказать все отцу и попросить у него денег, чтобы добраться до Гибралтара; там мы будем в безопасности, а работа для нас всегда найдется.
Но когда стемнело, Хуан Луис решил, что сам пойдет вместо Хосе; ему скорее удастся уговорить старика помочь сыну в беде, а Хосе своим появлением, пожалуй, только рассердит отца. Отправившись в путь, Хуан Луис вскоре, однако, вернулся и попросил у Хосе наваху — на тот случай, если ему придется отбиваться от собаки корчмаря; кроме ножа, он взял у Хосе платок, чтобы повязать голову. Хосе охотно дал приятелю и наваху и платок.
Спустя час Хуан Луис вернулся. Будь козопас посмышленее, он обратил бы внимание, каким изменившимся голосом принялся Хуан Луис рассказывать, что отец был неумолим и только с трудом согласился послать сыну его старую пастушескую одежду. Пусть же Хосе быстро переоденется и скроется в глубине гор: за ними наряжена погоня; и для большей безопасности им следует разойтись, — он, Хуан Луис, отправится в Португалию, где думает найти приют.
Над горами Ронды занялся розовый, напоенный ароматами день; так распускается свежий бутон на розовом кусте. Все вокруг пробуждалось, щебетали птицы, мычали коровы; в чистом воздухе разносился звон бубенцов, вливаясь в общую симфонию природы, — это запрягал лошадей и с благоговением крестился земледелец, готовясь приступить к тяжелому труду — сбору урожая в поле. Каждый крестьянин ждет не дождется, когда же наконец наступит великий день жатвы святого дара божия, хлеба насущного, молить о котором научил нас господь.
Дядюшка Бернардо с легким сердцем шел своей обычной твердой поступью к винограднику, где он нанялся сторожем; подойдя к корчме своего приятеля, он подивился, что ворота открыты настежь.
— Раненько поднялся старик. Что ж, я рад — как видно, у него сегодня ничего не болит.
Бернардо заглянул на кухню, — она была пуста.
— Старина! — громко крикнул Бернардо; но никто не отозвался, только послышался жалобный вой собаки.
Дядюшка Бернардо, как истый испанец, оставался невозмутимым при всех обстоятельствах — ни страх, ни иные переживания не имели над ним власти, все явления он воспринимал разумом в виде ясных и определенных понятий и не признавал смутных предчувствий, которые так часто предвосхищают и преувеличивают события. Но на этот раз впечатление заброшенности и могильная тишина, нарушаемая леденящим душу воем собаки, подействовали на него угнетающе. Он замер на месте и невольно огляделся.
