– Уплавник, – произнес он. – Завтра отправляемся в Уплавник. Но сначала, как вы сказали, надо хорошенько выспаться.
– Вот именно, – отозвался я. – При луне и ехать веселей.
– Веселей, – согласился Джекстроу.
Конечно, он был прав. В арктических широтах во время зимних походов поводырем служит не солнце, а луна. В такую лунную ночь, какая выдалась сегодня, путешествовать одно удовольствие: чистое небо, ветер стих, снегопад прекратился. Повернувшись к Джоссу, я его спросил:
– Не возражаешь, если мы тебя одного оставим?
– Нет проблем, – ответил он хладнокровно. – А может, с собой возьмете?
– Лучше оставайся здесь и не болей, – возразил я. – Спасибо, Джосс. Ведь надо же кому-то присмотреть за станцией. Буду выходить на связь по расписанию. Возможно, ты наладишь рацию. Бывают же чудеса.
– На сей раз чуда не будет. – Круто повернувшись, Джосс стал спускаться в нашу берлогу. Джекстроу направился к трактору: мы понимали друг друга без слов. Я последовал за Джоссом. Насколько я мог судить, никто из гостей не сдвинулся с места ни на дюйм, но при моем появлении все подняли глаза.
– Вот и прекрасно, – резко проговорил я. – Забирайте свои вещи, наденьте на себя все, что сможете надеть. Мы сейчас отправляемся.
Мы тронулись в путь лишь через час с лишним. Больше недели трактор стоял без движения, завести его оказалось чертовски трудным делом. Но в конце концов завести «Ситроен» удалось. Раздался оглушительный треск и грохот. Все даже вздрогнули, будто подпрыгнули, и переглянулись с убитым видом. Я легко угадал мысли своих пассажиров: неизвестно сколько дней им придется слушать эту адскую музыку. Однако сочувствовать им не стал: сами-то они укроются в кузове, а я окажусь без всякой защиты.
Мы попрощались с Джоссом. Он протянул руку нам с Джекстроу, Маргарет Росс и Мари Легард. И больше никому. Причем демонстративно. Он стоял возле люка. На фоне освещенного бледным светом восходящей луны неба еще долго вырисовывался его одинокий силуэт. Мы двинулись курсом вест-тень-зюйд.
Пунктом назначения был Уплавник. Нам предстояло пройти триста долгих стылых миль пути. Доведется ли нам увидеться с Джоссом? О том же наверняка думал и наш товарищ.
Я задал себе вопрос: вправе ли я подвергать Джекстроу опасностям похода? Он сидел рядом со мной на сиденье. Искоса поглядывая на своего спутника, я поймал себя на мысли, что, несмотря на широкие скулы, он с его худощавым волевым лицом походит больше на средневекового викинга, и опасаюсь я за него напрасно. Официально Джекстроу был моим подчиненным, датское правительство любезно откомандировало его в числе других гренландцев для участия в работе станций, выполняющих программу МГГ, в качестве научного сотрудника. Он окончил геологический факультет Копенгагенского университета и давно забыл то, что мне когда-либо удастся узнать об условиях жизни на ледовом плато. Однако в экстремальных условиях, особенно когда будет затронуто его самолюбие (а он чрезвычайно самолюбив), Джекстроу поступит так, как сочтет нужным, вопреки моему мнению или словам. Если бы я даже велел ему остаться на станции, он бы меня не послушался. Признаюсь, в душе я был рад, что он таков, что он рядом – друг, союзник, готовый подстраховать невнимательного или неопытного товарища, которого на каждом шагу подстерегают ловушки. Однако хотя я всячески пытался успокоить свою совесть, из памяти у меня не выходила его молоденькая жена-учительница, смуглая, живая, их дочурка, сложенный из красного и белого кирпича дом, в котором я две недели гостил у них летом. О чем думал сам Джекстроу, не знаю. Лицо его было неподвижно, словно изваяно из камня. Жили лишь глаза. Они не упускали из виду ничего. Мой спутник замечал и неожиданные уклоны, и внезапные изменения в снежном покрове – словом, все, что может сулить беду. Действовал он как автомат, повинуясь интуиции, и не случайно – иссеченная трещинами поверхность ледового щита тянулась на добрых две с половиной сотни миль. А там ледник круто сбегал к морю. Правда, Джекстроу утверждал, будто Балто, вожак упряжки, чутьем угадывает, где проходит трещина. Куда до него человеку.
