— Хорошо быть кисою, хорошо собакою, где хочу — пописаю, где хочу — покакаю.
— А любви что, уже нет совсем? — как-то грустно спросила Варька.
— Совсем есть — у твоей мамы, дай ей бог счастья. Уже нет — у меня. Честно. Жизнь сожрала любовь. Жизнь ведь такая. Она дерьмом не питается, ей подай витаминчики — любовь там, красоту, молодость. Последние десять лет, дочь, были мучительны для нас обоих.
— Жаль, — фальшиво сказала Варька. Она была на стороне матери, ей нравилась ее новая жизнь, сияние ее глаз, и уже было страшно: вдруг это все канет, как и не было…
— Тогда скажи мне, есть что-то крепкое, то, что навсегда? — спросила она отца.
— Навсегда только смерть, детка, — ответил он.
Потом они сидели с Укропом и пили чай в новой, не чета прежней, квартире, и она спросила уже у матери, что бывает навсегда.
— Не знаю, — сказала Татьяна. — Разве что смерть.
— Господи, — закричала Варька, — вы что, сговорились? Разве могу я дальше жить с такой установкой?
— Хочешь, чтобы я соврала? — спросила Татьяна. — Сказала бы, что навсегда родина, как меня учили. Но родина так предает своих детей, что мало не покажется… Любовь? Тоже вещь текучая. Сам момент рождения любви вечен, ибо прекрасен и неповторим, но и он кончается.
— Ты о сексе, что ли? — возмутилась Варька.
— Ни боже мой! Секс — это много и прискорбно мало. Мужчина и женщина уходят к другому, как бы отходя от обрыва кручи. Еще шаг — и уже ненависть. Кстати, я тут подумала вдруг, не знаю почему… Ненависть, дети мои, посильнее любви. Когда Отелло или Алеко убивали, они уже были переполнены ненавистью. Любовь была уже ими съедена. Я знаю одну женщину, которая в своей ненависти готова убить мать, а Медея из ненависти к мужу убила детей. И вот в этом убийстве Луганских, все возвращаюсь к нему, где-то очень круто замешана ненависть-месть. Это ведь сестры-близнецы.
— Твоя мать — класс, — сказал потом, уже на улице, Укроп. — Я думаю, что нам не надо жениться. Надо любить свободно, без правил, без обязательств.
— А если дети?
— И без них. Разве в них есть гарантия любви? Просто размножение. А я не бычок.
— Конечно, бычок. Если не веришь в любовь на всю жизнь. Но я почему-то, дура, верю.
— Так я тоже дурак. Но и мать твоя убедительна, согласись. Шаг от обрыва кручи — это очень убедительно.
— Тогда катись к чертовой матери! — закричала Варька и кинулась бежать. Но он был быстрее, догнал. И забил ее крик своими губами, и скрутил ее объятием. И куда от этого денешься, люди? Получается, что это все-таки сильнее всего!
