— Я тоже Никифор.
И тут он заплакал снова. Сестра назвала сына его именем.
— Когда ты родился? — спросил он.
— В сорок седьмом, — ответила Ольга, — ты же видел меня брюхатую.
Этих слов было достаточно, чтобы слезы полились пуще. Значит, тогда, в сорок седьмом, он что-то для нее значил, если дала его имя сыну.
— Иди ко мне, — сказала Ольга девочке.
Она первая увидела, что к дому идет милиция.
— Двадцать четыре часа — и чтоб вас тут не было, — прокричал старший им через забор, и они пошли дальше, и уже там плакали дети и кричали старухи.
— А куда вас всех? — спросил он.
— В общежитие, в Малиновку, но там уже битком. Человек на человеке.
— Значит, я вовремя, — сказал он. — Где можно найти машину?
Из интернета Сима узнавала подробности трагедии возле дома молодежи. Постепенно все стихло, но она помнила сообщение: «Исчез сторож Никифор Крюков. Неизвестна также судьба младшей дочери Луганского Оли. Девочке пять лет. Следов ее не найдено. Всех, кто…» И прочее. Ее занимала фамилия Луганский, носителей фамилии Крюков — пруд пруди.
Юлия Ивановна уже очень стара, ее воспоминания, в сущности, безумны.
— Был Никифор! Был! — бормотала она. — Мальчик-извозчик. Он на Рождество привозил нам еду от Луганских. Ну, когда была эта, как ее, разверстка. Мерли, как мухи. Это же прямое дело: мрет деревня — мрет и город.
— Сколько было извозчику лет?
— Лет десять, может, двенадцать. Он был в тулупе.
— Значит, он по определению не мог быть этим Никифором. Ты же фамилию его не знаешь?
— Не царское это дело — знать фамилию извозчика.
— Тоже мне царица…
— Катя, старшая наша, шла из школы, и ей все кланялись. Я из-за этого тоже стала учительницей, — ответила та неожиданно.
— Любишь, чтоб кланялись?
— Каждый любит… Каждому нужно почтение… Если его нет, считай, нет и человека. Ты думаешь, почему марксизм-ленинизм порочен? В нем нет человека, а только класс. Без почтения к человеку, личности… Ты вон даже кошку любишь индивидуально, а не просто как мышеловку.
Сима пошла рыться в архивах. Нашла там братьев Луганских. Про одного из братьев скорописью — покинул Россию в шестнадцатом, про другого — перешел на сторону советской власти. Дальше история писалась про того, кто перешел. Участвовал, был награжден, был преданным, возглавил, навел порядок — все в смысле: настоящий коммунист. Никаких семейных подробностей. Сима давно, без тетки поняла закон именно нашего социализма: ему нужен человек, преданный до предательства всего и вся, верный до безверия в то, что не он первый на этой земле, стойкий до стояния на горле того, кто не как он сам, не преданный и стойкий. «Как в церкви Средних веков, как в инквизиции, как в безумной голове Гитлера», — думала Сима. Детская мысль, что московского Луганского убили не за деньги, а покарали (за что?), была по-журналистски очень соблазнительной, но не имела под собой фактов. Ни-ка-ких!
