Он ночью строго взял ее за руку и повел к станции. Зацепиться за товарняк было плевым делом. В мешке была буханка хлеба, вареная картошка и куски ржавой селедки — детдомовский деликатес. Они ехали в дровах, ложась плашмя, чтобы не увидели на станциях и переездах. Ехали ровно столько, на сколько хватило еды. Выпрыгнули в зеленом веселом месте, которое дружелюбно переходило в сельское кладбище. За кладбищем стояла деревня. Решили пройтись побирушками, уже хотелось есть, и выяснить, куда их привез дровяной товарняк.
Юлия Ивановна почему-то расстроилась после разговора с Татьяной. «Она черствая», — подумала она. И поделилась с Симой, когда та пришла с работы.
— Она ищет кровную месть, и зря, — сказала та. — Вот уж кому это не свойственно — русским. Мы ни добра не помним, ни зла. И это не так уж плохо, если разобраться.
— Не помнить добра? — возмутилась Юлия Ивановна. — Ты заговариваешься, девушка.
— Истина, тетя Юля, как правило, бывает такой не подходящей к конкретной ситуации или человеку. О каком добре ты говоришь? У нас его так мало. Просто крохи. Казалось бы, надо особенно помнить его, если мало, но раньше этого возникает вопрос: а почему так? Почему у нас на всех добра никогда не хватает? Как ты сама думаешь, почему?
— Сколько люди его сотворили, столько и есть.
— Ну, вот и твой ответ! И он правильный. Это писатели придумали, что мы, русские, добрые, отзывчивые без меры, что, мол, это горем проверено сто раз. А если горе у нас из года в год и нет ему конца? И жизнь в горе уже не показатель нашей нравственности, а пожиратель ее. Добро становится чудом, которое надо являть и дивиться ему. Оно уже не для людей, оно лишь для сказки. Черноту горя не утешить и не освятить. Мне жаль Татьяну, если она вступила в луганскую сагу. В ней можно пропасть.
— Я тебя не понимаю, — сказала Юлия Ивановна, — а главное, не хочу понимать. Горе закаляет человека, а не превращает его в подонка. Почитай жития святых, не хочешь их — бери доступные для тебя примеры. Глухие балерины. Слепые ученые. Инвалиды-спортсмены. Доктор Гааз. Мень. Серафим Саровский.
— Ну что ж… Это тоже наш путь… Выколоть глаза, проткнуть барабанную перепонку, сломать ноги. Убить кого-нибудь. И потом, наконец, жить по совести.
— Хватит! — закричала Юлия Ивановна. — Как тебе не стыдно! Все перевернуть с ног на голову.
— Даже не спорю. Стыдно. Я ведь и про себя. Но русский проект счастья мне не виден ни в прошлом, ни в будущем. Умирает русский — талантливый дурак. И, может, это хорошо для всех остальных? Мы столько наваляли зла в поисках особого добра. Или, как стыдливо говорят, особого пути.
