– Что?! – воззрился на нее Хорес с комическим ужасом. – Ты?! Только не говори мне, что одна из красивейших женщин Аттики выучила линейное письмо!
Никарета расхохоталась:
– Нет-нет, сохрани меня боги от переизбытка знаний! Говорят, от них появляются лишние морщины… Просто некоторое время назад у меня в школе появилась одна девушка, которая записывала то, чем должен быть заполнен ее кипсел, линейной скорописью, потому что не умела писать по-эллински. Я просто глаза вытаращила, глядя, как мелькает ее стилус! Эта девушка – критянка. И очень красивая к тому же. Она так молода, что знания еще не наложили на нее свой отпечаток. Думаю, она была раньше жрицей, хотя скрывает это.
– Критская жрица поступила в школу гетер? – вскинул брови Хорес. – Ничего не скажешь, весело шутят бессмертные боги!
– Да, вообрази, Хорес, – усмехнулась Никарета, – а знаешь, кто ее мне порекомендовал? Никогда не угадаешь! Алкивиад!
Лиц Хореса так помрачнело, что Никарета рассердилась.
– Довольно, Хорес! – сказала она резко. – Твой сводный брат ничем не провинился, кроме того, что ведет такую жизнь, какая нравится ему, но не нравится тебе. Сам подумай – ведь ему твое слишком уж спокойное и добропорядочное существование тоже кажется сущей нелепостью. Право слово, вы сошлись бы гораздо быстрее, если бы хоть немного поменялись теми крайностями, в которые беспрестанно бросаетесь. Он мог бы поумерить свое блистательное распутство, а ты – побольше времени проводить с живыми людьми, а не с глиняными табличками… пусть даже испещренными линейными письменами! И если бы не носил гиматиев цвета охры! – не удержалась Никарета от ехидства.
Серые глаза Хорес Клиния Евпатрида сверкнули режущим алмазным блеском, но тут же он сдержался себя и улыбнулся:
– Возможно, ты и сейчас права, Никарета… Я подумаю, клянусь, что подумаю над твоими словами. А пока позволь проститься с тобой. Очень надеюсь, что теперь, когда я окончательно обосновался в Коринфе, мы будем иногда видеться.
– На храмовых праздниках непременно, – кивнула Никарета. – И помни: если тебе взбредет охота видеть Тимандру, я немедленно пришлю ее к тебе.
Раздался странный звук, напоминающий сдавленный стон, и Хорес с Никаретой удивленно оглянулись.
Оскопленный раб стоял, зажав рот рукой, и его огромные черные казались наполненными тьмой Аида, а лицо – белее того мела, которым были покрыты его ноги.
– Что с тобой? – спросил Хорес.
Раб опустил ресницы, перевел дыхание.
