так что даже одеться нормально он не мог), – и со всех ног бежать из этого проклятого дома.
Сначала Панталеон сам не знал, куда мчится, а поскольку он не слишком – то старался запоминать дорогу, которой вела его эта ведьма Родоклея, то уже через несколько шагов окончательно заблудился – и при всем желании не смог бы сейчас найти тот дом, где остались его деньги, его прекрасные карфиты, дорогой подарок друга детства, а главное – восковая табличка с полустертой записью, которую Панталеон уже почти всучил простаку Мильтеаду… да вот ведь как не повезло!
Потом, уже добравшись до своего жилища и приведя себя в порядок, Панталеон попытался снова наведаться к Мильтеаду и напомнить о долге его отца, однако тот лишь руками развел:
– Покажи мне хоть какую-нибудь расписку! Хоть стертую восковую табличку!
– Да ведь ты ее видел! – воскликнул Панталеон.
– Но теперь-то не вижу, – развел руками Мильтеад – и разговор на этом закончился.
Панталеон ушел восвояси, но краем глаза успел заметить лукавую улыбку, мелькнувшую на устах Мильтеада. А когда он попытался придти к Радоклее с расспросами, та подняла страшный крик, уверяя, что видит его впервые, и не понимает, о чем он вообще говорит.
«Да ведь все это было подстроено! Они меня просто-напросто заманили в ловушку и ограбили!» – мелькнула наконец догадка, которая взбесила его почти до потери разума.
Но что было делать? Если бы найти эту шлюху Кору с ее пособником… Панталеон знал, что не изведает покоя до тех пор, пока не отомстит.
Но по силам ли ему это?! Воспоминание о том, как Атамус стискивал его горло, наполняло сердце Панталеона несказанным ужасом. И все же он лелеял надежду, что представится какой-нибудь счастливый случай – и он сведет счеты с теми, кто его так страшно оскорбил, а главное – ограбил.
Пирей
– У тебя такой унылый вид, Алкивиад… Можно подумать, ты не рад вернуться в Афины! – проговорил Анит, сын Антемиона, с беспокойством вглядываясь в лицо своего друга, и, как бывало всегда, сердце его дрогнуло от любви к этому высокому, красивому, великолепно одетому человеку.
Необыкновенному человеку!
Эта любовь длилась уже два десятка лет, начавшись в ту пору, когда они были еще длинноволосыми мальчиками и вместе учились в гимнасии. Уже тогда Алкивиад был окружен поклонением – отчасти из-за своей невероятной красоты, отчасти из-за необыкновенно веселого нрава, отчасти из-за того, что отец его, Клиний Евпатрид, был весьма влиятельным человеком в Афинах. Но скоро стало ясно: будь Алкивиад даже сыном горшечника или пекаря, за ним все равно гонялись бы и мужчины, и женщины, искали бы его общества и расположения, а главное – любви.
