— Я знаю, что делать, — твердил он как заклинание. — Или сейчас, или потом… потом уже ничего не будет. Надо идти самому.
— Ты явился. — Отец Арсена будто ничуть и не удивился. — В неурочный час ты пришел. Но ты пришел. Я готов порвать тебя на куски, но это будет тебе не очень больно. Больно не тогда, когда тебя убивают; больно, когда лишают жизни твоих близких…
Илья стоял перед ним, как двоечник. Арама Рубеновича он видел третий раз в жизни. Два раза до этого, по просьбе Арсена, отвозил его в Сочи и Кисловодск. Тогда в дороге он много смеялся, дружески хлопал Илью по плечу и спрашивал, чего это он пишет статейки про криминал, когда столько в жизни хорошего. Это был такой же невысокий коренастый мужчина, как и его сын, с тяжелым подбородком боксера, развитой мускулатурой и сломанным носом, чуть сваленным влево, который имел характерную горбинку. Волосы у него были кипенно-белые, седина буйно пробивалась на закурчавленной, но еще черной груди. В отличие от сына, на его лице поселилась щедрая для всех улыбка.
Теперь же горе, будто густо посолило его подбородок и щеки, заросшие трехдневной щетиной, и напрочь стерло доброжелательность с его лица. У него был такой же чуть прищуренный взгляд, как у Арсена, заметил про себя Илья.
— Ты завтра на похороны не приходи… не надо! Деньги забери, они мне не нужны, а его уже не вернешь. Я еще не решил, что с тобой сделать. У меня отняли сына, но это не значит, что я должен осиротить твоих родителей. И Лейла, моя внучка, ходит заниматься к твоему дедушке. Но я так думаю: приди ты чуть раньше, венки бы стояли и у твоей квартиры.
Илья потоптался на месте.
— Он был мне другом. Никакие слова соболезнования… — он споткнулся на слове. — Эти деньги за автомобиль, который я…
Слова его повисли в гнетущей тишине.
— Я же тебе ясно сказал, — еле сдерживаясь прошептал наконец отец Арсена, — эти монеты мне не нужны… — У него еще больше сузились глаза; оттуда из-за прищура, смолянистого и непонятного, будто кольнуло Илью чем-то острым. — Убери их. Илья стоял не двигаясь.
— Ты мужчина, я это оценил. Давай иди… Тебя никто не тронет, раз ты пришел сам. Когда понадобишься, за тобой придут.
Будто бетонная плита свалилась с плеч Ильи, когда он очутился на улице.
Девяносто девятая с тонированными стеклами, когда Илья побрел по направлению к Майской, резко газанула и, чуть не сбив его, умчалась прочь.
Кто это? У Ильи опять задрожали пальцы, он уронил только что прикуренную сигарету в лужу, стоял и испуганно оглядывался. Ему показалось, что все машины, прохожие, люди, выглядывающие из окон, — все так или иначе враждебны к нему.
