Но слухи казались настойчивыми, и мне пришлось в очередной раз опровергать их в интервью моему старому другу, главному редактору журнала «Русский репортёр» Виталию Лейбину:
— Мне все время говорили: «Ну слушай, это политическое решение, они сюда, а ты туда, ну а потом что-то как-то оно забудется». Я говорю: «Что значит забудется? Мы же с вами разговариваем не в кафе на улице, типа сделай доброе дело, помоги нам, помоги себе. Вы со мной разговариваете в тюрьме. У вас есть конкретное подозрение по отношению ко мне. Вы меня отправляете туда, соответственно, я ухожу отсюда из-под юрисдикции суда, но при этом остается возможность, например, заочного обвинения. И откуда мне знать, что я буду еще лететь или ехать, а вы уже примете в заочном режиме какое-то решение — суд, например, признает меня виновным. Ну зачем мне это нужно?» И все на меня смотрели, как на идиота, типа пацан, ты же из тюрьмы выйдешь, на свободу, какая тебе разница. А я на них смотрел, наверное, точно так же.
— На каком уровне делались эти предложения?
— На достаточно высоком, я мягко скажу. И — важное замечание — все эти уговоры исходили только от украинской стороны. То есть никогда никто из представителей Российской Федерации не предлагал и не уговаривал меня на обмен. Более того, в Верховном суде в марте этого года, когда состоялась моя встреча с Татьяной Москальковой, журналисты могли задать вопросы. И ее спросили, естественно, язвительные украинские журналисты: «А вы не спекулируете ли обменом Вышинского?» Она была страшно удивлена, а я потом сказал: «Друзья мои, вы вообще ничего не путаете? История с обменом — это политическая акция украинской стороны».
Поэтому, когда появились слухи о том, что кто-то из российских ответственных лиц приехал меня уговаривать на обмен, как бы сказали у нас во дворе, я ржал как подорванный. Все было, но с точностью до наоборот.
* * *
Так на современной Украине решается вопрос о соотношении права и политики. В моей истории политическая составляющая оказалась довлеющей над правовой стороной просто до неприличия откровенно.
Я с первого дня моего ареста отказывался от того, что называли «обменом». Я и сейчас, что бы ни говорили, не считаю себя обменянным — ни один суд не доказал моей вины, меня никто не освобождал по процедуре амнистии или помилования. Меня освободил украинский суд, потому что это позволял сделать закон. И то, что я оказался в числе тех, кто прилетел в Россию по обмену, — моя добрая воля, а не результат давления на меня украинских политиков.
