– Жив, Кудряш!
– А толку-то? Куда тебя ранило, Славка?
К пленным приближался офицер с надменным холёным лицом, очень розовым и гладким. В руке он держал пару новеньких лайковых перчаток. Он шёл и распространял вокруг парижские ароматы. Воротник кителя расстёгнут, на животе – револьвер в красной кобуре.
– Не по-нашему носят, – некстати подумалось Вячеславу.
Офицера сопровождал чернявый молодой человек из татар или черкесов, одетый в брезентовую униформу белого цвета. На офицера он взирал с таким подобострастием, точно ждал от него чуда. Офицер что-то проговорил гортанно. Вячеслав ни слова не понял, хотя в школе ухитрялся получать пятёрки от учительницы немецкого языка.
– Господин офицер сказал, что для вас война уже кончилась, – проговорил переводчик, запинаясь. Похоже было, что этот молодой человек изменил советской родине недавно и боялся встречи с честными русскими людьми. Он старался держаться за спиной немца.
Вячеслав отвечал с нарочитой грубостью, указывая на револьвер:
– Ты спроси его, когда он с нами покончит. Вот тогда для нас война действительно кончится.
Когда толмач перевёл слова пленного, офицер вздёрнул брови.
– Немецкое военное командование щадит военнопленных, – передал он снова через переводчика, а потом с большим трудом начал говорить по-русски, чудовищно коверкая слова:
– Ми не уничножайть рапочий рюк. Он мошет пыть польза для Германиа. Славьяне тошше иметь свою эдельрассе…[6] Русские тошше иметь хороший кроффь и красифых женчин, хэ-хэ-хэ!
– Это что ж, лекция о расовой теории? Мы в ней не нуждаемся! – сказал Вячеслав со злобой. Офицер сделал презрительную мину и подозвал трёх солдат зенитной батареи.
– Покараульте пленных. Сейчас придёт штабной автомобиль. Заведите их в палатку, пусть-ка послушают наше германское радио!
В соседней палатке глухо бубнил радиоприёмник. Пленных ввели и посадили на скамью. Позади стал солдат с автоматом. Офицер с красной кобурой тоже вошёл, присел к приёмнику и сам стал крутить ручки. Загремел марш, перемежаемый захлёбывающейся речью. Видимо, передавался какой-то военный репортаж, потому что сквозь марш слышались выстрелы и команды.
– А мошет быть фи желайть послушать фашу Москфу? Ми, германцы, не боимся фаша пропаганда. Фот, слюшайть!
Москва заканчивала передачу сводки Совинформбюро. В зелёной немецкой палатке вдруг зазвучала чистая спокойная речь советского диктора. Два пленника, приготовившиеся мужественно перенести физическую пытку и встретить смерть, не посрамив чести русских лётчиков, ожидали здесь, во вражеском тылу, чего угодно, но только не… родного голоса Москвы! И, чтобы переполнить чашу испытаний, оба заметили сквозь откинутый край палатки высоко в небе эскадрилью «Петляковых». Она наполняла окрестность гулом своих моторов, и этот спокойный, уверенный звук был чем-то сродни голосу московского диктора. Самолёты уходили туда, откуда час назад прилетели гвардейцы…
