А разве нельзя сказать того же самого о нашей Италии? Пока мы соблюдали наиполезнейшие и благословенные заветы старины, пока старались подражать нашим предкам и пытались превзойти в доблести знаменитых героев прошедших времен, пока итальянцы считали себя обязанными приносить все плоды своих трудов, промыслов и искусств, и вообще все, что имеют, на алтарь отечества ради общего блага, для пользы и выгоды всех сограждан; пока они были готовы пожертвовать своим имуществом, кровью и жизнью ради поддержания авторитета, величия и славы латинского имени, разве сыскался бы такой народ, такое дикое варварское племя, которое не убоялось бы противиться нашим велениям и нашим законам? Так можно ли говорить, что эта бескрайняя империя, эта верховная власть над народами, обретенная силами латинян, достигнутая нашими стараниями и распространенная нашим римским оружием, была дарована нам судьбой? Неужели мы признаем, что обязаны фортуне тем, чего добились благодаря своей доблести? Будем приписывать судьбе благоразумие и сдержанность Фабия, который в одиночку спас, благодаря своей тактике выжидания и уклонения, почти утраченную латинскую свободу; принципиальность Торквата, ради соблюдения воинской дисциплины не пощадившего своего сына, его же умеренность, в силу которой он довольствовался землепашеством и ставил честь выше золотых гор? Суровость Фабриция, бережливость Катона, твердость Горация Коклеса, выдержку Муция, благочестие и верность Регула, преданность Родине Курция и многие другие неслыханные и великие добродетели, столь славные у древних и пригодившиеся тогдашним итальянцам не меньше, чем их мечи и воинская мощь, когда они воевали с гордыми и непокорными народами в варварских землях и с помощью этих божественных качеств подчинили себе всех этих врагов латинского имени, свободы и славы? Согласимся ли мы с тем, что фортуна была покровительницей наших обычаев, что она смягчила нравы и обыкновения нашей благословенной родины? Разве безрассудной воле фортуны обязаны мы основанием империи, которую наши предки созидали, полагаясь скорее на доблесть, чем наудачу? Разве мы поставим в зависимость от изменчивости и произвола судьбы то, чего сами люди намерены добиваться с помощью твердых расчетов и отважных и великих дел? И может ли фортуна с ее непостоянством и неопределенностью рассеять и разрушить то, что мы препоручаем нашим собственным заботам и разумению, а не чужому безрассудству? С какой стати мы уступим фортуне то, что собираемся хранить и поддерживать со всем возможным прилежанием и старанием? Оно неподвластно фортуне, и, вопреки мнению некоторых глупцов, не так-то легко победить того, кто не хочет сдаваться. Фортуна держит под игом только тех, кто ей поддается.
