О чувстве, заключенном в вещах, и о магии | страница 11



проектом Кампанеллы, вспоминал, что отношения с книгой Исайи у Кампанеллы были особые. Своим девизом неистовый калабриец избрал: «Не умолкну ради Сиона», отсылавшее к стиху из неё (Ис. 62:1), а проходя через самые страшные испытания в жизни, никогда не забывал строчку из Исайи: «Кто ты, что боишься человека, который умирает, и сына человеческого, который то же, что трава?» (Ис. 51:12) [Treves 1940: 251]. Титул правителя города Солнца, которым в случае успеха калабрийского восстания должен был стать сам Кампанелла, Гог (HOH) [Кампанелла 1954: 190–191] был, вероятно, огласовкой ветхозаветного тетраграмматона, 4-х буквенного имени Бога (JHWH) [Lemitz 2013]. Заманчивая мысль о том, что показания участников заговора о «мессианстве» его вдохновителя были самооговором, вырванным во время следствия «противоправными методами», противоречит множеству параллелей между их словами и пассажами из «Города Солнца», на что справедливо указывал Амабиле, заметив, что сходство это «и немалое и немаловажное» [Amabile 1882 III: 612]. Никто из кампанелловедов, кроме Джованни Ди Наполи (1910–1980), католического теолога по образованию, пытавшегося защитить калабрийца от обвинений в «ереси», «мессианство» сомнению не подвергал [Панченко 2018: 117].

Учитывая жуткие условия содержания Кампанеллы и его подельников во время следствия, красноречиво описанные в русскоязычных биографиях Кампанеллы, ничего невозможного в гипотезе симуляции нет. Удивительно скорее то, что государственный преступник и глава заговора вообще остался в живых, в отличие от других его участников, едва ли не все из которых после ареста были запытаны в ходе следствия или четвертованы на плахе. Поверить в то, что перенесённое Кампанеллой не повлияло на его физическое и душевное здоровье, непросто. Известный итальянский психиатр Чезаре Ломброзо (1835–1909) считал революционный утопизм Кампанеллы, свято верящего, что из калабрийской «искры» возгорится всемирное «пламя», доказательством его невменяемости [Панченко 2018: 123] до всякой «симуляции». Надеемся, что следующие слова не будут восприняты как глумление над памятью калабрийца, но, вероятно, инквизитор отнёсся бы к вопросу о «настоящем» Кампанелле с юмором. С июля 1600 г. и до смерти тот юридически считался умалишённым, а значит, ответственности за содеянное и написанное нести не мог…

Более важной, чем вопрос о различии Бруно и Кампанеллы как личностей, является проблема общих черт их эзотерической метафизики. Панпсихическая картина мироздания, развитая в трактате «О чувстве в вещах», имеет немало общего с метафизикой Бруно, нашедшей выражение в его философских диалогах и итоговой работе «О связях в целом». Бланше, называя доктрину всеобщего одушевления у Кампанеллы более «отчётливой и разработанной», чем телезиева [Blanchet 1920: 159], справедливо замечает, что, несмотря на кажущиеся различия (более откровенный, чем у Кампанеллы, «пантеизм»), доктрины Бруно и Кампанеллы близки до неразличения [Blanchet 1920: 160–163]. И тот и другой в центр своей метафизики помещают изотропное пространство космоса, способное вывести адепта напрямую к божеству, и на материале этого перехода развивают «эзотерическое» богословие. Понятия