против тех, кому принадлежит власть, но против тех, кто еще „ниже“ [чем они сами]»
>321.
Однако вернемся к принтам Бернарда Вильгельма. Вникнув в детали этих изображений, можно заметить, что они профанируют строго регламентированный ритуал охоты на лис еще больше, чем кажется на первый взгляд. Во-первых, все изображенные охотники одеты в красные пиджаки, или pinque, хотя обычно их носят только распорядители охоты. Сомнителен и гендерный состав этой нетипичной кавалькады, состоящей исключительно из наездниц. Еще настойчивее дух карнавальной инверсии заявляет о себе в принтах, украшающих легинсы из той же коллекции: они скомпонованы таким образом, что всадники устремляются прямо в промежность. Таким образом, иконография Вильгельма напоминает о карнавальной практике переворачивания социальных кодов и «топографической логики»>322, возвышающей низкое и сбрасывающей на самое дно то, что обычно находится на вершине иерархии, и это сближает ее с образным строем костюмированных перформансов Ли Бауэри. По мнению Бахтина, в контексте средневековой культуры эта функция находилась в ведении шутов, которых иначе называли паяцами и дураками: «Одним из ведущих моментов в комике средневекового шута был именно перевод всякого высокого церемониала и обряда в материально-телесный план»>323. Паяц достигает своей цели с помощью юмора: «это – народный корректив смеха к односторонней серьезности <…> духовных претензий», который «снижает и материализует»>324; и это роднит Бернарда Вильгельма со средневековым шутом.
Тот факт, что Вильгельм упорно возвращается к образу средневекового шута, включая самый выразительный атрибут его профессионального гардероба – коническую шляпу – практически в каждую свою коллекцию, подчеркивает его интерес к инверсивным карнавальным практикам, интерес, более откровенный и, может быть, более осознанный, чем у других модельеров, чье творчество обсуждается в этой книге. На это обратила внимание немецкая журналистка Ингеборг Хармс, которая, будучи автором каталога выставки работ Вильгельма в антверпенском Музее моды, охарактеризовала его как современного паяца, намеренно принижающего претензии моды. Далее Хармс сравнивает его с придворным шутом высокой моды, который передразнивает ее «царедворцев», чтобы над ними посмеяться>325. Это описание перекликается с тем, как воспринимает себя сам Вильгельм, утверждающий, что ему присуще «свободомыслие шута», поскольку, согласно его мнению, шут «всегда был исключением, единственным персонажем, который мог сказать все, что хотел»
