— Арсений, — он протянул руку с сияющим черным перстнем. Двое из свиты то ли в шутку, то ли всерьез упали ниц и принялись натирать ему туфли. Гортов торопливо, не почувствовав в своей руке веса, пожал руку Северцева.
— Я шучу так... Не обращай... Сработаемся, братишка, — сказал он, по пути трижды сменив интонацию от царственной до задушевной.
— Сработаемся, — подтвердил Гортов, смотря ему на кадык, и не понимая, как и зачем ему надо срабатываться с эстрадным певцом Северцевым. Николас встал и поднял тост за «Русь». Все принялись чокаться.
* * *
Интернет, едва появившись в келье, сбоил. Не найдя, чем занять остаток вечера, Гортов снова читал листы:
«Купель для крещения младенцев из белой жести; весом 20 фунтов.
Сосуд для освещения хлебов медный, чеканной работы, с тремя литыми подсвечниками, побелен, весом 3 фунта.
Чайник для теплоты красной меди внутри луженый, весит 1 фунта.
Церковная печать медная с деревянной ручкой...».
Листы разлетелись, когда Гортов уснул. Всю ночь одинокая муха кусала его в щеки и губы.
* * *
Раздался хруст. Посыпались, словно град, деревянные половицы, и кто-то вскричал: «Ой-ой-ой!». Через паузу — снова хруст, снова вопли и причитания. Какая-то драма разыгрывалась за стенкой. Гортов встал.
— Ой, не могу! — он узнал голос Софьи.
— Дура, овца, идиотка! — старушечий злобный голос. — Ну давай! Ну давай!
— Ой, батеньки! Ой, не могу!
— Овца! Олениха!
— Ой! Ой!
Гортов застегнул штаны и вышел в коридор. С мягким шелестом от стены отклеивались и свисали простынями обои. Он позвонил в дверь, но не услышал звонка. Вдалеке кто-то зашевелился, пришлепал, надолго замер у двери. Замок звонко щелкнул, словно раздал щелбан. Открыла Софья. По переносице пробежали испуганные глаза.
— Что-то случилось? — спросил Гортов.
— Кто это!? — всхлипнули из глубины.
— Это... — тут Софья задумалась — наверное, попыталась припомнить имя, но попытка не удалась, и она отделалась безличным простым «соседом».
— Ой, Василий Петрович, вы? — возрадовался и ободрился голос.
— Нет, это Андрей, — угрюмо ответил Гортов.
В келье стоял острый подмышечный запах. Пожилая женщина лежала возле кровати, на голом полу, в ночной рубашке. Рубашка слегка задралась, и были видны бледные студенистые ноги в прожилках.
Бабушка стала многословно и путанно объяснять, что упала, попытавшись перевернуться в кровати. Одновременно с этим она хищно прищуривала то один, то другой глаз, как будто она кокетничала.
— Что же вы на полу, — пробормотал Гортов.
