В шестнадцать я закончил школу, провалив половину экзаменов, и какое-то время перебивался случайными заработками в конторах. В восемнадцать меня призвали в армию и сначала отправили в послевоенную Германию, оккупированную войсками союзников, а потом — воевать с коммунистами в Корею.
В те годы классовое расслоение в Великобритании ощущалось острее, чем в любой другой стране, и я ежедневно убеждался в том, что нахожусь на низшей ступени иерархии. Разумеется, где-то в мире люди жили еще хуже, но тогда я об этом не догадывался. Я знал лишь одно: я был беден и принадлежал к рабочему классу.
Незавидное положение для начала любой карьеры, а для карьеры в кино — особенно. Но мне, Морису Джозефу Миклуайту — а именно так меня звали тогда, — мое детство никогда не казалось плохим. Я не знал другой жизни, меня любили, мои мать и отец были прекрасными родителями, и даже в худших моментах находилось что-то хорошее.
К примеру, Вторая мировая — самое ужасающее и трагическое событие XX века — мне, шестилетнему, казалась величайшей удачей. Когда нас с братом и матерью эвакуировали во второй раз, из пропахшего гарью Лондона мы переехали в идиллический Норфолк, где я мог сколько угодно бегать на свободе, дышать свежим воздухом и воровать яблоки из соседских садов. Я сдружился с громадной тягловой лошадью по имени Лотти, и та стала мне как родная. Все химикаты пошли на взрывчатку и боеприпасы, и целых пять лет мы ели чистейшие овощи и фрукты, выращенные без удобрений. И хоть у нас не было ни сахара, ни сладостей, ни газировки, нам бесплатно выдавали апельсиновый сок, рыбий жир, солодовый экстракт и витамины. Для многих переход на военные пайки был связан с лишениями, но не для меня — в войну мой рацион существенно улучшился. Я избавился от рахита и стал расти не по дням, а по часам.
Из-за войны у меня появилась возможность сдать так называемый экзамен «одиннадцать плюс»[4] и поступить в хорошую грамматическую школу[5] — не каждому парнишке из рабочей семьи так везло. Отец ушел на войну, пережил Дюнкерк, Эль-Аламейн и освобождение Рима; у меня до сих пор сохранилась открытка, присланная им из Дюнкерка на мое шестилетие, и четки, полученные им в благодарность от Папы в сорок четвертом. Он вернулся уставшим, погрустневшим, но его возвращение служило ежедневным напоминанием о нашей удаче. Каждый день на протяжении шести военных лет мы жили в страхе получить телеграмму с печальной вестью — и какое счастье, что не получили. Когда мы вернулись в Лондон после войны, мне было двенадцать; по-прежнему тощий, как тростник, я вытянулся до шести футов и уже тогда был на голову выше отца. Нас переселили в новостройку в Элефант-энд-Касле. Там было электричество, горячая вода, настоящая ванна, холодильник, а главное — туалет не на улице. Мы в жизни такого не видывали. Нам это казалось роскошью.
