– Но еще более важно надежно закрывать дверь… и, конечно, окна.
– Окна?
Переход от Моцарта к окнам ошеломил ее.
– А причем здесь окна? Где?
– В ванной комнате. Из-за детей!
– Боже, каких еще детей?
Таксист недвусмысленно дал понять, что пора двигаться.
– Ну хорошо, не сейчас. Поговорим позднее.
Время уже было близко к полуночи, но Мекор-Барух, район, который в дни ее юности в это время был тише кладбища, сейчас нервозно гудел, словно и не собираясь отходить ко сну.
Дверь квартиры открылась с необыкновенной легкостью, словно только и дожидалась простого прикосновения ключа, и когда она включила свет, поражена была не только чистотой и порядком, несвойственными в прошлом дому, в котором она так долго жила с родителями, но и какой-то новой пустотой.
Хони говорил чистую правду – огромное количество вещей было передвинуто (особенно это коснулось мебели), а гостиная обнаженностью просто поражала. Она прошла в свою детскую, чтобы положить там чемоданы. Ее кровать была аккуратно застелена, и пахнувшая свежестью ночная рубашка лежала сверху. Сердце ее забилось сильнее, когда она вошла в комнату родителей, – и к ее удивлению новая электрическая кровать, о которой она была наслышана от своей матери, была точно так же застелена как нельзя более опрятно, всем своим видом призывая к использованию ее по прямому назначению и немедленно. Она открыла родительский шкаф. Отцовская половина была пуста, его вещи исчезли: лишь один костюм, черный и элегантный, остался висеть; скорее всего потому, что ему не нашлось преемника, которому он пришелся бы впору. Под костюмом в ожидании перемен стояла пара ботинок – носки лежали сверху в полной готовности, как бы зная, что новый хозяин вот-вот возьмет их в руки. Она прижалась усталым лицом к тонкой ткани, вдыхая давно забытый и такой знакомый аромат, затем шаловливо сняла с вешалки пиджак от костюма и скользнула в рукава, поглядев затем на себя в зеркало. Поскольку в последние годы отец ее заметно похудел, пиджак был ей слишком просторен, отчего плечи ее выглядели избыточно полными, почти квадратными, а рукава полностью закрывали кисти рук и даже ладони. С легкой улыбкой она плавно подняла руки и представила, что дирижирует, вот такими же движениями вызывая к жизни звуки арфы и флейты в ее концерте Моцарта.
Телефонный звонок прервал воображаемое исполнение. Хони не мог заснуть, не узнав, благополучно ли добралась до дома сестра, и оценила ли она, как много барахла выброшено было из квартиры в ее честь.
