— Озун Василе, — медленно и нараспев произносил Татович первую попавшуюся ему на глаза фамилию и, снова зажмурившись, вдруг спрашивал: — Какую тебе поставить отметку в этом семестре, Озун Василе?
Маленький, нежно-круглоликий и упитанный, как младенец, Озун медленно вставал, громко глотал слюну, беспомощно глядел на товарищей, потом в окно, не зная, как отнестись к столь неожиданному вопросу, таившему в себе явный подвох.
— Какую же ты хочешь отметку, Озун? — повторял тем временем Татович своим хорошо поставленным голосом на самых ласковых модуляциях.
— Э-э… пя… — начинал было мямлить Озун.
— Восемь!.. Десять!.. Десятку! Проси, дурак, десятку! — гудели кругом.
— Э-э… шесть… шестерку… — решался наконец трусливый и осторожный Озун.
— Ладно, ставлю тебе шестерку!
И все видели, как Татович рисовал в журнале цифру шесть.
— Следующий, Оника Анатолий. А тебе какую хочется отметку?
Оника Анатолий, полная противоположность Озуну — высокий, худой, неуклюжий, с загорелым лицом и давно не стриженными лохмами, — вставал и без тени смущения твердо заявлял:
— Десять, господин Татович!..
И, к изумлению всего класса, получал высший балл.
Но иногда эта игра принимала совсем другой оборот.
Иногда Татович врывался в класс за пять минут до окончания урока в пальто и огромной барашковой шапке и, не снимая ни того, ни другого, даже не садясь за кафедру, раскрывал журнал и начинал вызывать всех по очереди, по алфавиту, задавая всем один и тот же малопонятный вопрос, не имеющий никакого отношения ни к заданному уроку, ни к предмету, который он преподавал, ни к гимназическим наукам вообще, и требуя от всех уверенного ответа, главное достоинство которого должно было состоять в четком произношении, без запинок, что было практически недостижимо для большинства учеников, не умевших не запинаться и не заикаться, иначе ведь не было времени ни подумать, ни услышать подсказку.
— Аронов Борис! — гремел Татович, нахлобучив свою тяжелую шапку на глаза. — Что такое метемпсихоз?
Не успевал Аронов раскрыть рта:
— Э-э… мете… — как его уже обрывали:
— Садись! Кол!.. Амза Никулае!
— Метемпсихоз — это… э-э…
— Кол! Садись! Следующий: Богдану Петре!
В классе воцарялась гнетущая тишина. Только те, кто был в конце алфавита, тихонько радовались, зная, что до них он не успеет добраться. Но первые страницы журнала за пять минут покрывались четкими колами и двойками, в то время как стены сотрясались от едких обличительных речей неистового Татовича.
