Вокруг него стала собираться монашеская община еще со времени его служения во Франции в Сент-Женевьев-де-Буа. Старец много времени уделял беседам с братьями. Поначалу это были отдельные наставления братии, продиктованные обстоятельствами жизни, той или иной нуждой в конкретной ситуации. Старец со страхом осознавал силу слова Божия — оно «острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные» (Евр. 4:12). Некоторые из братии по немощи были не в силах понести таковой «жестокости» (см. Ин. 6:60) слова Божьего, ибо, как правило, оно, слово, не по человеку и превышает меру его падшей натуры. Однако старец по глубокой любви к каждому из братии желал спасения всех и ради этого прибегал к такому приему: он мог говорить строго наставления кому-либо из «сильных», тогда как слово по сути было обращено к кому-нибудь из «слабых», присутствовавших при разговоре.
Иногда в трапезной, во время чтения духовных писаний, старец обращал внимание братии на ту или иную мысль у святых отцов. Остановив чтение, он разъяснял прочитанное. В моменты особого вдохновения беседа продолжалась часами, вплоть до следующей трапезы. Подобное нередко случалось как в Сент-Женевьев-де-Буа, так и в Великобритании, куда община переехала в 1959 году. Так образовался монастырь св. Иоанна Предтечи в английском графстве Эссекс. В последние годы жизни старца беседы приняли более регулярный характер: братия собиралась в bureau — кабинете, где старец работал и встречался с людьми. Когда же число насельников возросло, беседы стали проводиться в монастырском храме в честь прп. Силуана Афонского. Атмосфера храма была наиболее подходящей для его бесед. Одному священнику, паломнику монастыря, старец предложил служить Литургию. Причастившись, старец по окончании службы сказал ему: «Я был за Вашей Литургией, а Вы приходите на мою». [7] Имелась в виду беседа, которую отец Софроний проводил с братией в тот день. Эти слова — «литургия после Литургии» — наиболее верно отражают истинный характер бесед старца: произносимое им слово становилось тайноводителем благодати, неким продолжением литургического предстояния пред Лицом Господним. В этих беседах с особой силой ощущается, насколько тесно его догматическое видение было связано со всем ходом внутренней духовной жизни. Догмы Церкви имели реальное и непосредственное отношение к повседневности монастыря, к самым последним мелочам будничной жизни каждого монаха. В такой атмосфере через слово старца жизнь киновии освящалась и всякое малое действие приобретало значение космических измерений. Так, в жизни киновии старец видел прежде всего образ Божественного бытия — по подобию Святой Троицы.
