, «подлинную речь людей, находящихся в состоянии явного возбуждения»
[103].
Вордсворт не знал, что у него получился набросок боевого устава по дуэнде и mística, не знал он и о том, что предвосхитил профанное озарение, которое Вальтер Беньямин позднее открыл в своем собственном магическом экспериментальном марксизме. Однако Беньямин и Вордсворт были согласны с тем, что человеческие страсти и человеческий ум способны прийти в экстатическое состояние без искусственных стимуляторов. Беньямин, который сам не чуждался земли искусственного рая, в одной из статей описал свои эксперименты с гашишем и поиск обостренных форм радикального сознания. Однажды, под воздействием гашиша, вспоминал он, его «обуяла непонятная веселость». «События происходили так: ко мне как будто кто-то прикоснулся волшебной палочкой, – говорит Беньямин, – и я впал в сон»[104]. Но у транса была и темная сторона. На следующий день, размышляя об этом состоянии, Беньямин понял, что гашиш не пробудил в нем озарения. В записях отмечено, что под гашишем «мы испытываем наслаждение высшей степени, как прозаические существа». Однако проблема состояла в том, если угодно, что наслаждение было чрезмерным: в этом опьяненном состоянии акт творения происходил чересчур легко; это была фальшивая магия.
В конечном счете вызванный гашишем дурман «оседает, оставляя вокруг повседневности красивые яркие края». Настоящая магия лежит значительно ближе к дому, в «мирском озарении», в «материалистическом, антропологическом вдохновении», для которого гашиш, опиум и все остальное могло быть «подготовительным этапом», но «опасным». Беньямин был твердо убежден, что «мы проникнем в эту тайну лишь в той степени, в какой мы обретаем ее в повседневном, в силу некой диалектической оптики, которая опознает повседневное как непроницаемое, а непроницаемое как повседневное»[105]. Мирское озарение – это именно то, земное, а не небесное озарение, вдохновленное ежедневной борьбой и тяжелым трудом, сказаниями об обычных делах, слегка окрашенными дуэнде, силой mística, низкой магией, исходящей от человеческого сердца и человеческого ума, которая неизменно случается на улице или в джунглях, не таких уж ужасно далеких. В наиболее возбуждающей, экстатичной радикальной форме оно может стихийно воспламениться, превратившись в опасную субверсивную политику, возможно, в истинно революционный акт.
В классическом марксизме уже давно время от времени вспыхивают споры о чувстве и мысли, стихийности и организации. В 1904 году эта тема понудила Розу Люксембург схлестнуться с Лениным, точно так же, как ранее она развела по разные стороны баррикад Маркса и Михаила Бакунина в Международном товариществе трудящихся (Первом интернационале) (1864–1876). Ленин скептически относился к стихийности, настаивая на том, что это «субъективный элемент», не способный сгуститься в полноценный «объективный» фактор. В работе «Один шаг вперед, два шага назад» он писал, что «стихийное развитие рабочего движения идет именно к подчинению его буржуазной идеологии»
