Позитивная природа борьбы означает, что она никогда не прекращается, всегда приспосабливается к изменениям в ходе перманентной субверсии. Вот как об этом говорит один из солдат сапатистской армии:
Земля – вот за что мы сначала боролись. Но когда получили ее, то увидели, что должны решить: как мы будем организовываться, как будем обрабатывать землю, как принимать решения и как будем согласовывать свои действия с другими общинами и другими людьми в Мексике. Кроме того, мы поняли, что должны быть самостоятельными, чтобы больше ничего не просить у правительства. Тогда мы поняли, что нам нужно добиваться автономии.
Другой добавляет: «Раньше решения принимало правительство. Оно не советовалось с нами, просто ставило в известность. А наше автономное управление не приказывает, а побуждает и поощряет».
Хотя очевидно, что сапатистская модель имеет свои ограничения (например, возможна ли подобная тактика и автономия в больших городах?) и изъяны («мы много работаем, а найти хорошие рынки сбыта для наших продуктов никак не можем»), modus operandi сапатистской политики все же поучителен. Потому что их внимание к понятию действия (позитивного) сочетается с критикой (отрицанием), требуя и борьбы за автономию (как позитивного действия), и разных форм сопротивления (негативности), которые поэтому становятся арьергардным маневрированием, необходимым для защиты данной автономии. Движение смещается от позитивного к негативному, по крайней мере на первых порах, от наступления и самоопределения к защите и сопротивлению. Критика выявляется в результате действия, вытекает из действия, а не из теории. Их действия были и остаются революционными действиями, выражаемыми в терминах позитивной и перманентной субверсии – как и действия полковника Буэндиа. Только в отличие от полковника Буэндиа сапатисты победили. При этом тот факт, что они в конечном счете боролись за свое освобождение, а не за абстрактные идеи и лозунги – которые политики в зависимости от обстановки могут выворачивать с лица наизнанку, – продолжает наполнять их пылким энтузиазмом.
Точно так же, как полковник Аурелиано Буэндиа всегда придумывал новые формы перманентной субверсии, лежа в своем гамаке в Макондо, представителям теплого течения в марксизме нужно делать это, лежа в своих гамаках (напомню, заключенные Stalag Luft III спали в гамаках, поскольку их кровати использовались как подпорки в туннелях, рывшихся для побега). Теплому течению в марксизме нужно приложить все усилия, чтобы обеспечить не только постоянную, но и позитивную субверсивность. Позитивная субверсия не есть некая диалектическая теория признания (à la Гегель), но онтология действия, действия наряду с критикой, автономии наряду с сопротивлением – порядок перечисления здесь важен. Как таковая субверсия становится перманентным условием действия. Она не является ни универсальной сущностью человека, ни сущностью, которая ведет человека; скорее, субверсия есть условие человеческого бытия в его поиске свободы, в его борьбе за самоутверждение, за «самораскрытие»: это условие, определяемое контекстуализированным действием, а не генерализированным отказом. Это условие, которое неким имплицитным образом является оптимистическим, ибо оно гласит, что люди могут действовать, что люди всегда вынуждены действовать, что в действии всегда есть надежда и что надежда всегда превалирует в любом акте субверсии.
