И он взмыл вверх, чтобы не угодить в ловушку. Пошел над гранеными кусками дикого камня, зорко глядя вниз.
За скалами дно обрывалось во мрак, в ту самую, словно бы лениво клубящуюся, темную глубину. Беглый взгляд на глубиномер – и Мазур прекратил погружение, остался на прежнем уровне. Он довольно близко подошел к тому пределу, когда акваланг уже не поможет. К другой глубине.
Впереди взмыли над скалами два продолговатых предмета, напоминавшие остроконечные торпеды, в пару секунд изменили курс, и теперь выглядели скорее торцами бревен, которые оседлали люди. Пузырчатые облачка превратились в струи, и предметы раза в три быстрее, чем двигался Мазур, пошли на глубину, в клубящийся мрак. Два всадника на первой, один на второй. Они удалялись бесшумно, как призраки, слились с простиравшейся под ногами темнотой.
И Мазур остановился. Он ничего больше не мог сделать – не в человеческих силах…
* * *
…Ему впервые подумалось, что небольшая каюта без окон, где обычно, по соседству со шлюзовой камерой, происходили «разборы полетов», чем-то напоминает карцер. То ли полным отсутствием окон, то ли спартанской простотой меблировки. В комнате царило тяжелое молчание.
Мазур впервые столкнулся со смертью с бою. Со смертью одного из своих. Полчаса назад Волчонок еще был, а теперь его не было. Совсем. Тот затянутый в черный гидрокостюм предмет, что они доставили к шлюзовой камере, а потом подняли с вогнутого дна и перенесли в сухое помещение, был как две капли воды похож на Волчонка, но уже не имел к нему никакого отношения. Потому что не двигался, не говорил, не смотрел. И останется таким насовсем. Это несправедливо, неправильно, больно, а главное, ничего невозможно изменить… Волчонок был, а теперь его нет. Его убили. Насовсем.
Почему-то он вспомнил о тех четырех, которых убил сам, – точнее, попытался отыскать во взбаламученном сознании какие-то изменения. Должны быть изменения. Он же убивал. И он сам, и мир вокруг обязаны измениться…
Но ничего подобного нет. Он прежний. Все прежнее. Разве что в подсознании занозой сидят воспоминания о том, как легко входил паранг в грудь, как совершенно ничего не чувствовалось, когда клинок полоснул по шее чужого пловца, как пули входили в тело, какие звуки при этом раздавались. Но это вовсе не казалось изменениями. Ничего в нем не изменилось, и Мазур не представлял, пугаться этому или радоваться…
– Итак? – спросил Дракон, восседавший во главе стола.
– Я считаю, что Мазур оплошал, – сказал Папа Карло, не поднимая взгляда выше стола.
