— Но за годы Советской власти люди должны же были измениться!
Аким Михайлович серьезно посмотрел на отца.
— Изменились, видишь ли, здорово изменились, богато живут, неграмотных в селе всего-то двое осталось, бабка Сигачиха да дедка Мизинов.
— А если изменились, так и браконьерства не должно быть! — упрямо сказал отец.
Аким Михайлович развел руками:
— Теоретически по всем статьям выходит, что так и должно быть, а фактически… Что тут будешь делать? Вот что колхозное добро — это понимают, колхозное — значит общественное, клока сена или снопа ржи не возьмут. А вот что лес да озера, да живность в них тоже общественные, государственные — ну тут хоть кол на голове теши. Какое, дескать, государственное, когда никто не сеет, не садит, а оно само все растет, как от века началось, а потому кто хочет — приходи и бери не ленись. Вот тут и руби сплеча, как ты делаешь. Ты думаешь, одного-другого штрафанул, третьего в тюрьму засадил и вся любовь? Браконьерство как по ворожбе бабки Сигачихи сгинет? Ой нет, Васильич, так ты только недовольство в селе вызвал, а можешь и совсем озлобить людей.
— И так уж злобятся, — с горечью сказал отец.
— А я знаю, видел, как на твою жену бабы в сельмаге фыркали.
— И меня всю зиму играть не принимали, — вставил было Ромка, но встретил хмурый взгляд отца и примолк.
Аким Михайлович усмехнулся, кивнул.
— Видишь ли, Хромов, наши мужики да бабы — народ гордый и не любят, когда на них кричат или административными мерами воздействуют. Ты бы как егерь почаще в клубе им лекции почитывал про лес, про рыбью жизнь, про этих, как это… флору и…
— Фауну, — опять вставил Ромка.
— Ну да, я и говорю, про фауну эту самую… Поговорил бы по душам, все обсказал бы до тонкости, как и что, сколько гибнет дичи зазря, как сами себя обкрадываем браконьерством этим. Не дичился бы ты людей, Васильич, и дело лучше бы пошло. Вот участковый милиционер у нас, и мужик-то совсем молодой, а дело живо смекнул. Годов пять уже в селе живет, тут и женился, детей завел и со всеми в ладах. Зато ни воровства у нас, ни другого какого безобразия — ни-ни, совсем не замечается.
— Участко-овый, сме-екнул… Эх, Аким Михайлович! — насмешливо сказал отец. — Закопался ваш участковый в свое хозяйство и рад, что в селе на первый взгляд тишь да гладь да божья благодать. А народное добро браконьеры истребляют — это его не касается, это не преступление!
Аким Михайлович пощипал седую поросль под вислым носом, подумал.
