Ответ пришел к Герберту мгновенно.
«Вы знаете статую Питера Пэна в Кенсингтонских садах?» - спросил он, и быстрый легкий вдох на другом конце провода сказал ему две вещи: во-первых, что Казанцев действительно знал это, а во-вторых, что он тоже знал, почему Герберт спрашивает.
Туман не означал выходного дня для фонарщиков, этой любопытной породы вампиров, рабочий день которой начинался в сумерках. На самом деле их услуги были даже важнее, чем обычно. Видимые только снизу, янтарные огни, установленные на полпути к тому, что теперь было невидимым плафоном, казалось, без опоры висели в воздухе. Даже голуби, лишенные привычных ориентиров, шли пешком.
Герберт был в пути с раннего утра, но не чувствовал усталости. Возможно, именно это случилось со всеми людьми, пережившими войну; они пытались, обычно не осознавая, воссоздать эти воспоминания, подыскивая работу, которая требовала долгих часов скуки, перемежающейся короткими эпизодами действия.
Он вспомнил все те времена, когда он сидел за своим столом, перебирая документы, решимость и энергия, казалось, уходили, как масло из дырявого отстойника, и задавался вопросом, не было ли то, что у него было, не столько болезнью уныния, сколько одной из крайностей, где он мог голодать или переедать, бодрствовать в течение нескольких дней или спать в течение недели, ходить по мокрому цементу или бегать на колесе хомяка.
У него была пара часов до встречи с Казанцевым, и он не мог добиться реального прогресса, пока не заговорил с русским; Поэтому, позвонив в «Ройал Фри» и убедившись, что ущерб, нанесенный Элкингтону, в значительной степени вызвал острую головную боль, он отправился в больницу Гая, чтобы увидеть свою мать.
Путешествие было трудным, в нем участвовали три отдельных поезда, но один его пересек. На набережной Герберт наблюдал, как мужчина стоит у края, когда приближается поезд, и знал, что этот человек задавался вопросом, как сильно его будет не хватать, если он просто сойдет с платформы на мгновение раньше серебряной морды прибывающего паровоза и позволит мрачным законам физики сделают все остальное.
У матери Герберта был длинный список того, что она ненавидела, и самоубийства были на первом месте. По ее словам, нельзя убить себя, потому что жизнь чужая. Один был хозяином своей жизни и тела, но их нельзя было уничтожить. По ее словам, только слабаки совершают самоубийства, и в ее глазах нет большего проклятия, чем быть слабаком.
