мысли, которые неведомы ни другим, ни Другому? Как ему сойти с конвейера механического мыслевоспроизводства?
34. Истина лжи и запирательства
Во-первых, ложь. Тауск пишет: «Родители знают все, даже самое сокровенное, и знают это до тех пор, пока ребенок с успехом не осуществляет свою первую ложь»[194]. Нераскрытая ложь, таким образом, своеобразный гарант автономии мыслей и способ обретения независимости от родителей: «Борьба за право иметь секреты от родителей относится к сильнейшим факторам образования я, отграничения и осуществления собственной воли»[195]. Особенно лгут дети, которые сопротивляются регулярному удалению телесных отходов. Борьба за пространство автономии осуществляется на всех фронтах.
Более того, ложь несет с собой измерение истины. В статье о детской лжи Фрейд описывает две истории, в которых ложь возникает в результате необычайно сильного любовного мотива. Дети лгут, чтобы скрыть – не в последнюю очередь от самих себя – сверхсильную привязанность к одному из родителей. Сознаться во лжи – значит признаться в тайной инцестуозной любви, в истине ее желания. Ложь оказывается в самом сердце проблемы языка; именно ложь ведет к вопросу об истине и вымысле, к истине как вымыслу. В статье Фрейда о двух случаях детской лжи ложь как раз и указывает на истину, истину желания. Причем, эта истина остается бессознательной. Таков парадокс: ложь не лжет.
В первом случае речь идет о девочке, которая не отдала отцу пятьдесят пфеннигов сдачи, чтобы купить на них краски для расписывания пасхальных яиц. Однако дело совсем не в желании расписать яйца, а в связи, установившейся в бессознательном ребенка между деньгами и любовью. Взять у отца деньги для нее было равнозначно признанию в любви к нему. Ложь адресована не столько отцу, сколько себе, ведь деньги – переходный объект фантазии о том, что отец – ее любовник. Во втором случае девочка лжет окружающим ради спасения своего идеала, образа идеального отца. И на сей раз ложь указывает на желание, на истину желания, на объект любовного томления. Обе истории конституируются вокруг запретного выбора инцестуозного объекта любви.
Можно лгать, а можно все отрицать. Негация оказывается еще одним способом обретения автономии. Тауск пишет о негативизме шизофреника, который идет на «отказ от внешнего мира, выраженный на „языке органов“»[196]. Границу внешнего/внутреннего, расстояние прочерчивает отрицание. Шизофреник – тот, кто говорит, отрицая каждым словом то, что принято называть внешним миром. Точнее, расстояние между мирами сжимается, граница неуследимо трассирует.
