на место и переставляет. Ее место предписано грамматикой отношений с другим. Есть ли у нее место? С эти вопросом соотносится еще один: а есть ли она? Или иначе, она ли та, что есть, не подменили ли ее? Это зависит от другого, от ее возлюбленного,
который вульгарен, который сделал ее, такую утонченную с малолетства, тоже вульгарной. Он сделал ее похожей на себя, заставив ее поверить, что превосходит ее; теперь она стала такой же, как он, потому что думала, что станет лучше, если будет похожа на него. Он притворялся (sich verstellt), теперь она такая же, как и он (идентификация!), он ее подменил (er hat sie verstellt)[172].
Так выстраивается следующий глагольный ряд: поставить (stellen), притворяться (sich verstellen), подменить (verstellen). Другой, возлюбленный, притворяется (sich verstellt) – ее как подменили (sie verstellt). Ее поставили – ее подставили. Идентификация с другим, что логично, изменила самоощущение Эммы А. Она перестала себя узнавать. Еще раз: ее будто подменили.
Фрейд задается вопросом, что было бы, если бы Эмма была истеричкой, а не шизофреничкой, и отвечает:
Движение «встать по-другому», – это изображение слова «подменить» (verstellen) и идентификации с возлюбленным. Я снова подчеркиваю превалирование того элемента из всего хода мыслей, который имеет своим содержанием телесную иннервацию (точнее, ее ощущение). Впрочем, в первом случае истеричка судорожно закатила бы глаза, во втором – действительно произвела бы толчок, вместо того чтобы почувствовать импульс к этому или ощущение этого, и в обоих случаях у нее не было бы сознательной мысли об этом и впоследствии она была бы не в состоянии эту мысль выразить[173].
Шизофреничка оказывается, в отличие от истерички, целиком и полностью погруженной в символическую матрицу, без ее соотнесения с внешним миром, миром вещей. Граница между внешним и внутренним снимается. Символическое совпадает с реальным, совершает совместное с ним падение, в результате которого слово оказывается вещью. Фрейд, выслушав Тауска, подводит итог:
В общем и целом эти два наблюдения свидетельствуют в пользу того, что мы назвали ипохондрическим языком или языком органов. Но они напоминают также – и это кажется нам более важным – о другом положении вещей, которое можно подтвердить бесконечным числом примеров <…> и свести к определенной формуле. При шизофрении слова подвергаются тому же процессу, который из скрытых мыслей сновидения делает образы сновидения и который был назван нами первичным психическим процессом
