Обретение надежды | страница 8

Снотворное лежало в шкафу, чтобы достать его, нужно было сделать целых три шага, а потом еще несколько минут провозиться с замком — проклятый замок или не замыкался, или не отмыкался, а хозяйственники все никак не могли прислать столяра: самый занятый человек в институте. Сухоруков погасил свет, разделся и лег. Свежие простыни приятно холодили тело. Он вспомнил шумное застолье у Вересовых и усмехнулся. Шеф, небось, седьмые сны видит. Интересно, он тоже пошел бы на повторную или пару часов еще томил всех? Наверно, пошел бы. На шефа мне повезло. На что еще тебе повезло? Не знаю. На многое. А на душе паскудно. Сон этот смешной... Скорей бы зима. Стать на лыжи, нахлебаться морозного воздуха, ослепнуть от сверкания снега — вот это отдых.

А до утра еще долго, долго, бока отлежишь...

Шесть суток Сухоруков, Басов, Минаева отчаянно боролись за жизнь Зайца. Андрей Андреевич уже назавтра привел в четвертую палату директора института профессора Вересова. Внимательно осмотрев больного, Николай Александрович одобрил назначения врачей, но положение становилось все более тяжелым. На седьмые сутки к перитониту добавилась пневмония, и Заяц скончался.

Им не в чем было себя упрекнуть: сделали все, что могли. И никто — ни Вересов, ни Сухоруков, ни Басов, ни Минаева — даже предположить не могли, как эта обычная, «по всем правилам», смерть вскоре скажется на них самих, на их судьбах.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Утром рухнула липа.

Вересов догадался об этом еще до того, как услышал сухой треск сломившегося ствола и протяжный, как вздох, шум падения огромного дерева: узорчатая тень, кружевной скатертью лежавшая на его письменном столе, вдруг опрокинулась и метнулась к подоконнику, а следом в кабинет хлынул такой непривычно широкий, такой ослепительно яркий поток света, что он невольно зажмурился.

Глухо ухнуло, словно где-то неподалеку взорвалась тяжелая авиабомба. Испуганно задребезжали в окне стекла. Взвизгнув тормозами, загудела машина. Ей отозвалась другая, третья, и обычно тихая по утрам улица наполнилась тревожным ревом.

Вересов выглянул в окно. Дерево лежало, широко раскинув перепутанные, вздрагивавшие ветви-руки, словно человек, которого на полпути нежданно-негаданно подкосил приступ эпилепсии. Оно подмяло, под себя широкие тротуары, раскисший под осенними дождями бульвар, пестрый газетный киоск на противоположной стороне улицы. Синяя «Волга» зарылась носом в ржаво-желтую листву, в густое переплетение ветвей и истошно взывала оттуда о помощи.