— Ничего, уж эту неприятность я как-нибудь переживу, но благодарю за беспокойство. Пойдем, Данила?
Он только хмыкнул, перекладывая мою руку себе на локоть, а Эля глянула на меня с интересом. Но он сразу потух, и девушка потянулась за бутылкой:
— Дайте и мне в кофе.
— Фиг тебе, а не коньяк, — Данила походя щелкнул ее по лбу, и Эля взбрыкнула:
— Перестаньте за меня все решать! Я уже взрослая!
— Да-да, — ответил он и переставил бутылку подальше на край стола. — Было приятно посидеть в теплой семейной обстановке, лапушки мои. Пока-пока.
Уже на лестнице меня прижали к горячему телу, зашептали на ухо многообещающе:
— Кровать тут не такая широкая, но зато полная звукоизоляция! И, думаю, ты это оценишь, потому что я намерен заставить тебя кричать от удовольствия!
В чем я убедилась, поднявшись в комнату Данилы, это в том, что он не привык врать. Сказал: заставит кричать, и заставил. И не просто от удовольствия, а от наслаждения. От страсти… От впервые открытого ощущения, что секс прекрасен!
Потом мы долго мылись в душе.
И не только мылись. И не только в душе… И даже на письменном столе попробовали, тем более что он оказался весьма крепким и основательным. Еще мы попробовали на подоконнике среди заботливо политых цветов, и я открыла для себя, что ладони на стекле — это не штамп. Это попытка спастись от неминуемого…
Потом по рации мы объявили Томе прием и заказали бутылку шампанского из каких-то особых стратегических запасов. Вино было крепким и терпким, Данила был нежным и желанным, жизнь на некоторое время остановилась.
— Я тебе сейчас скажу одну вещь.
Мы лежали в кровати. Беркут обнимал меня за спину, а я устроилась щекой на его плече. Бокал с шампанским грелся в руке, пить не хотелось, и я поставила его на прикроватный столик, откликнулась:
— Скажи.
— Не знаю, где ты научилась всему этому… но…
— Какому такому «этому»? — возмутилась я притворно. — И чему тут можно научиться?
— Золотце, не заставляй меня спрашивать, сколько у тебя до меня было мужчин, — фыркнул Данила. — Потому что я не хочу этого знать.
— Я бы все равно соврала, — рассмеялась я. Мне было действительно смешно: ну разве когда-нибудь я могла подумать, что скажу такое своей жертве?
— Так ты врунишка? — лениво спросил он.
— Вовсе нет, — оскорбилась я. — Как ты мог такое обо мне подумать? Ведь я честно сказала тебе, что ненавижу кататься на лошади. Или не сказала?
— Неважно, — он потянулся и поцеловал меня. — Хочешь, сходим куда-нибудь? В клуб, например?
