Детали оживали в памяти Матвея, как оживала обожженная порохом трава под его кистью. Он видел потерянные лица товарищей, которые не знали, как вести себя с таким проявлением горя, видел сгорбленных старух и жмущихся к юбкам детей, качающих скорбной головой дедов с трубками, видел страх и безнадежность в глазах окружавших его людей.
— Ты верующий? — вдруг спросила Ксюша.
— Не знаю, — Матвей пожал плечами, даже не удивившись вопросу. — В церковь не хожу. С Витькой иногда разговаривал раньше… С отцом Никодимом, то есть. Он со мной вместе служил…
— Знаю, — мягко улыбнулась Ксюша. — Я тоже с ним говорила. О тебе.
— И что он о мне такого рассказал? — слегка напрягся Матвей. Убить Витьку, если проболтался о чем-нибудь…
— Ничего. Только просил звонить ему чаще.
— Ты же заблокировала мой телефон, — обиженно ответил Матвей.
— Его номер разблокировала.
— Ксюш, тебе никогда не говорили, что ты странная?
Короткий смешок. Она повозилась в кресле, устраиваясь поудобнее, и ответила тихо:
— Много раз, но я им не верила…
— Поверь мне.
— Верю…
Ее глаза были закрыты, и Матвей усмехнулся. Пусть спит… Выросла девочка, но осталась такой же непосредственной и трогательной, какой он рисовал ее в Ростове…
В окошке все еще светило неутомимое питерское солнце, когда Матвей выпустил кисть из сведенных судорогой пальцев. Зажмурился несколько раз, расслабляя покрасневшие от напряжения глаза. Хотелось спать. Картина утомила его, высосала все силы. Пора в кровать, все равно делать больше нечего…
Он глянул на Ксюшу. Она спала сладко, приоткрыв рот, откинув голову на подлокотник, и Матвей, усмехнувшись, аккуратно сгреб ее тонкое легкое тело в охапку и понес в большую комнату. Устроив Ксюшу на кровати, быстро разделся и лег рядом. Сладкая истома охватила его тело от ее парфюма, и Матвей придвинулся ближе, обнимая ее за талию под тонким одеялом. Ксюша вздрогнула, прижала его руку ладонью к животу и сонно пробормотала:
— Не надо… Не сейчас…
Матвей кивнул сам себе, закрывая глаза. Не сейчас так не сейчас. Она рядом, и это стоит дороже, чем любые ласки и поцелуи. Он подождет. Сколько надо.
* * *
— Я волнуюсь, как девственница перед первой брачной ночью…
— Все будет хорошо! Соберись и улыбнись!
Матвей почувствовал твердое пожатие пальцев и невольно выпрямился. И правда, чего он колотится? Примут так примут, а нет — переживет! Не умрет ни от стыда, ни от голода…
Ксюша аккуратно поправила воротник его рубашки и нежно провела ладонью по щеке:
