* * *
Пробуждение было странным. Кто-то весело напевал над ухом, шумел газ в колонке, в старой допотопной колонке, которую везде уже сменили на модерные бойлеры… Песенка, неразборчивая, но такая знакомая, заныла отчаянной болью в груди. Сердце билось чуть быстрее обычного, голова была размером с большую подушку, какая была у бабы в деревне, такая вечная добротная подушка в двух чехлах, набитая до отказа гусиным пухом. Именно так Матвей всегда и представлял, «что-бы-было-если-бы» он сунул голову внутрь подушки. Он с трудом сглотнул, убирая из ушей затычки из воздуха, и песенка сразу стала яснее. Пела девушка.
Кира как её там звать с её известной фамилией… Она увела его на пожарную лестницу, дала выпить паленого или напичканного наркотиком виски. Дальше память пришлось напрягать. Матвей смутно помнил, как шёл рядом с девушкой, тяжело опираясь на её плечи, и всё что-то бормотал про картину которую закончил и про рисунки, которые никому не нужны…
Потом, наверное, они сели в машину, ибо не пешком же они пришли в эту квартиру… Что за квартира, кстати?
Он обвёл мутным взглядом стены, поклеенные нежно-серыми обоями с незамысловатыми разводами, высокий трёхметровый потолок, такие же высоченные окна… Глаза зацепились за книжные полки, заполненные под завязку разномастными корешками, старыми и новыми. Как в его бывшей квартире…
Матвей пошевелился, пытаясь поудобнее устроить голову, и увидел её. Киру Пастернак.
От Барби не осталось и следа. Длинные и прямые светлые волосы, завязанные в хвост на затылке, домашний тренировочный костюм светло-сиреневого цвета, больше он не видел ничего со спины, но по движениям точно знал, что это она. Журналистка, споившая и похитившая его.
В данный момент Кира напевала песенку, крутя педали комнатного велосипеда. В углу Матвей заметил боксерскую грушу на пружине и большие красные перчатки. Комната была погружена в благодатный полумрак, и Матвей никак не мог понять, сколько было времени, так как в этих старых питерских квартирах окна часто выходили в узкий двор-колодец, и обитатели редко видели солнце.
Матвей потёр лоб ладонью. Голова отозвалась тупой ноющей болью. Похмелье пришло жёсткое и чёткое, какого он давно уже не знал. Что же она подсыпала в его виски? Не дай бог, наркотик, если он и на дурь подсядет, ему не выбраться.
Усмехнувшись сам себе, Матвей откинулся на подушку. Еще утром он строил планы суицида, а тут вдруг боится подсесть. Человеческая натура ещё сложнее, чем пути господни.
