Собственные мои функции сводились к тому, чтобы в энергетической комиссии определять темпы ввода атомных электростанций, ход событий, структуру атомной энергетики – это были перспективные вопросы, а текущей деятельности я касался косвенно, в силу того, что это не было моей профессией. Но чем больше я узнавал, что происходит, тем тревожней становилось. Поэтому, когда Н.И. Рыжков сказал о том, что атомная энергетика с неизбежностью шла к тяжелой аварии, сразу все накопленные за годы факты как-то выстроились у меня в одну линию, и его слова осветили, что так на самом деле и было: и специалисты, каждый в разное время и с разных трибун, об отдельных фрагментах, свидетельствующих о том, что мы находимся на дороге, ведущей к трудной аварии, говорили. Говорил А.П. Александров, неоднократно приводя разительные примеры небрежности при монтаже атомных станций, говорил В.А. Сидоренко, говоря о беспорядках в эксплуатации и документации, говорили молодые специалисты, говорили люди, которые занимались материаловедением. С одной стороны, это можно было объяснить молодостью техники, и в какой-то степени это так, – но, с другой стороны, это носило отражение неправильного стиля работы в целом. Я понял, что это не специфика атомной энергетики, что это следствие организации работ вообще по созданию новой техники, в которой нуждается народное хозяйство. Способ организации работ на строительных площадках, несостыкованность разного типа производств – например, производств разного типа тепловыделяющих элементов, машиностроительного оборудования, готовности строителей принять это оборудование вовремя, – замусоренность строительных площадок, постоянная динамика в количестве строительного персонала на атомных станциях – то очень много, то очень мало, то разворачивается работа на станциях, то вдруг останавливается, потому что нет оборудования. Все это вместе взятое носило очень неприятный характер и в то же время вряд ли было специфичным только для атомной энергетики. Слова Н.И. Рыжкова надо было понимать существенно шире, и я для себя, после того, как побывал на Чернобыльской станции после аварии, когда познакомился со всем, что там происходит, сделал однозначный вывод, что Чернобыльская авария – это апофеоз, вершина всего того неправильного ведения хозяйства, которое осуществлялось в нашей стране в течение многих десятков лет.
Конечно, то, что произошло в Чернобыле, имеет не абстрактных, а конкретных виновников. Мы сегодня уже знаем, что система управления и защиты этого реактора была дефектна, и ряду научных работников это было известно, и они вносили предложения, как этот дефект убрать. Конструктор, не желая быстрой дополнительной работы, не спешил с изменением системы управления и защиты. На самой Чернобыльской станции в течение ряда лет проводились эксперименты, программа которых составлялась чрезвычайно небрежно и неаккуратно, перед проведением экспериментов не было никаких розыгрышей возможных ситуаций – а что будет, если защита откажет, а что будет, если процесс пойдет не так, как программа предполагает, как персонал должен поступить в том или другом случае, а можно ли реактор оставлять на мощности при прекращении подачи пара на турбину, а если это произойдет, то что может случиться, – все это, казалось бы с точки зрения здравого смысла должно было быть разыграно перед экспериментом и этим, и любым другим. Ничего этого не происходило. Пренебрежение к точке зрения конструктора и научного руководителя было полным, с боем нужно было добиваться правильности выполнения всех технологических режимов. А.П. Волков, директор сначала Кольской, а потом Запорожской АЭС мне рассказал такой эпизод, когда группа его товарищей побывала на Кольской станции и убедилась, что там полный непорядок в организации технологического процесса. Например, дежурный на смену приходил и заранее заполнял все показатели в журналы, заранее выводил все параметры, еще до завершения смены, а потом до конца смены ничего практически не делал; иногда только СИУР – старший инженер управления реактором – поднимался со своего места, чтобы провести некоторые операции. Никакого внимания к состоянию приборов, никакого внимания к состоянию оборудований до планово-предупредительных ремонтов. Директор станции Плеханов прямо говорил: «А что вы беспокоитесь? Да атомный реактор – это самовар, это гораздо проще, чем тепловая станция. У нас опытный персонал, и никогда ничего не случится». А.П. Волков позвонил об этом в Минэнерго Веретенникову, Шашарину, добрался до министра Непорожнего, т. Марьину в ЦК об этом сообщил. Но ему на это сказали примерно так: «не суй нос не в свое дело». Только Непорожний решил съездить посмотреть; съездил и сказал, что все в порядке, и у Волкова неверная информация. А это было незадолго до Чернобыльской аварии.
